сдернуло с коня, бросило (в который раз уже?!) на землю.
А самолет пронесся мимо. Дальше. Самолет поднялся в воздух. Сантиметров на десять — не больше. Поднялся для того лишь, чтоб поврежденный хвостовой руль вышвырнул машину прочь с взлетно‑посадочной полосы. Мессер вильнул влево — к складам. Вломился в дощатую стену.
Взрыв — и из противоположной стены вылетели, снося пулеметную вышку и проволочные заграждения, обломки штурмовика. Облако дыма и гари взметнулось к звездно‑лунному небу, до которого не суждено было добраться «мессершмиту» цайткоманды.
Глава 58
Бурцев с трудом приподнял голову. А в голове гудело. Ныло все тело. Мутило. Но кости вроде целы. Череп под шлемом — тоже. Да и мясо — спасибо кольчуге и толстому поддоспешнику — не так, чтоб очень размазано по «взлетке».
Сзади вновь грянула пулеметная очередь. Две… Рявкнула авиационная пушка. Неужто не успели ребята, неужто сплоховали? Неужели и второй «мессер» уже расчищает себе дорогу перед стартом? Бурцев обернулся.
Нет — ребята успели. И ребята не сплоховали. Брошенные кони стоят поодаль, а возле крылатой машины с черными крестами деловито суетятся четыре человеческие фигуры. Спереди под взрыкивающие пушки и пулеметы спешившиеся всадники не заходили, зато с остервенением и без всякой жалости долбали самолет сзади и с флангов. И как долбали! Крушили, корежили, разносили по кусочкам… Любая ПВО обзавидуется!
Богатырская булава Алексича, которой новгородец безуспешно пытался проломить танковую башню, дорвалась‑таки до более податливого материала. И тяжелый рыцарский меч Освальда. И секира Дмитрия. И кистень Збыслава. В ближнем наземном бою грозный «мессер» оказался слабеньким противником. Не приспособлен он оказался для таких боев. Огрызаясь без толку из пулеметов, бухая почем зря пушками, самолет не мог причинить вреда. Он не мог сейчас даже маневрировать: избиваемый «мессершмитт» остановился, так и не вырулив на взлетно‑посадочную полосу.
Пилот заглушил двигатель. А может, сама сдохла машина под страшными ударами. На гашетки летчик тоже жать перестал. Осознал небось, бедолага, всю тщетность своих усилий. Воздушный ас елозил в кресле, оглядывался через бронезаголовник, но выбираться наружу не спешил. Зато Гаврила с булавой уже карабкался сзади, норовя оседлать фюзеляж.
— Живота лишу, змей поганый! — гудел новгородец зычным басом.
— Пся кр‑е‑ев! — подвывал, размахивая мечом с исщербленным лезвием, Освальд Добжиньский. — Смок[58], драконище треклятый.
Дмитрий и Збыслов, в отличие от этих двоих, трудились молча. Только кхэкали утробно, нанося удар за ударом. Как дрова кололи…
Прихрамывая, Бурцев спешил к команде новоявленных драконоборцев. Пока добирался, «мессеру» полностью раздолбали крестоносные крылья, смяли хвост, проломили фюзеляж. Сбили винт. Своротили набекрень даже стволы пушек и пулеметов.
Нетронутой оставалась лишь пилотская кабина. Но вот Гаврила с булавой добрался и до нее. Алексич явно намеревался разнести фонарь к едрене‑фене.
Хрясь! Тресь! Хрусть! Угловатая кабина вздрогнула от богатырских ударов. В плоских окошках появились трещины. Посыпались внутрь осколки прочнейшего плексигласа. Летчик, съежившись, прикрыв голову руками, медленно‑медленно сползал под заднюю раму с бронезаголовником. Да, несладко ему там сейчас… Бурцев по себе знал, каково это — когда над башкой колошматит булава Алексича. Было такое дело в «Пантере»…
— Ну, все‑все, хватит, уймитесь, други! Я поговорить хочу с этим немцем.
Может, об Агделайде что знает фашик? Разгоряченных бойцов пришлось оттаскивать силой. Гаврилу — сдергивать с самолета за ногу. Бурцев влез на искореженное крыло.
— Эй, люфтваффе!
Стукнул окольчуженным кулаком в разбитый фонарь. Знаками приказал пилоту выйти. Тот смотрел на него невидящими, безумными — в пол‑лица — глазами. И тянул из кобуры пистолет…
Вот, мля! Гад, оказывается, не паниковал вовсе, а ждал подходящего случая, чтобы завалить противника! Бурцев отпрянул от кабины. Скатился на землю.
— Ложись!
Это было ни к чему. «Гад» все‑таки паниковал. Бурцев видел, как летчик сунул ствол в рот. Как сразу, не раздумывая, нажал на курок. Как фонарь заляпало изнутри красным и сопливо‑желто‑белым…
Бурцев вздохнул. Упрекнул зачем‑то товарищей:
— Эх вы! Мне ж пленник нужен был!
— Да ладно, Василь, не кручинься. — Дмитрий смотрел ему за спину. — Вон Бурангулка тебе полонянина тащит. Эка важная птица!
Бурцев обернулся. И правда! Прямо как по заказу! Маленький татарский сотник гнал рысью большого тевтонского коня. Сзади — на веревке, едва поспевая за всадником, — бежал связанный… О, это был не простой эсэсовец! Фрицу мешал переставлять ноги длиннополый черный балахон. И не монашеская то одежда — нет, не чернорясный камуфляж, что носил отец Бенедикт. Такой прикид Бурцев хорошо помнил по Нижнему парку и подземельям Взгужевежи. Медиум цайткоманды СС — вот кто это был! Славный улов! Ай да юзбаши, ай да молодец!
Сзади Бурангулового пленника подгонял дядька Адам. А вокруг лучников и их добычи уже вились Ядвига, Сыма Цзян, Джеймс и Хабибулла.
— Лови, Вацалав, — Бурангул, отмотав от седельной луки конец веревки, кинул Бурцеву. Слез с коня.
Объяснил:
— Германца этого мы с дядькой Адамом вырвали у Бейбарсовых мамлюков. Порешить они его сгоряча хотели, да мы подумали, может, тебе сгодится.
Бурцев улыбнулся:
— Правильно подумали.
— И вот еще… — Бурангул сунул руку в полупустой колчан. Извлек оттуда… — Глянь‑ка, что у немца было.
Так‑с, знакомая штучка. Цилиндрическая болванка с резьбой, красный предохранительный колпачок, циферблат… Взрыватель с часовым механизмом! Запал для «атоммине». Да, ошибки быть не могло: точно такой же цилиндрик Бурцев видел на немецком «раумботе» с ядерным грузом в трюме.
Время на часах уже выставлено — четыре минуты. Надо только вкрутить запал, свернуть предохранитель и запустить ходики. Н‑да, четыре минуты… За четыре минуты от ядерного взрыва не убежишь. И не уедешь. Выходит, этот тип в балахоне — смертник? Или? Или как?
Бурцев повертел увесистый цилиндр в руках и, не найдя, куда положить, вернул Бурангулу:
— Пусть у тебя пока будет. Только осторожнее с ним.
Бурангул аккуратно уложил взрыватель обратно в колчан.
— Срежь веревки с немца, юзбаши, — попросил Бурцев.
Пленника освободили. Тот глядел затравленно, исподлобья. Лицо испуганное, изможденное. Запавшие глаза бегали. Глаза слабого, безвольного человека. Да, это определенно не фон Берберг. И не отец Бенедикт. В этих глазах слишком много страха. Убожество ходячее, а не вояка! Неужели таких берут в элитные эзотерические части СС? Или такими их делают там? А ведь и правда… Помнится, отец Бенедикт обмолвился в темнице Санта Тринита, что ментальная поддержка цайт‑прыжков вытягивает из медиумов всю энергетику, все жизненные соки. «Мрут, мрут как мухи», — сокрушался еще штандартенфюрер. Зато таким вот слабовольным медиумом управлять, наверное, легче легкого.
