будущность нашей милой родины — и все ее величие, вся красота ее теперь, — еще как алмаз в грубой коре, кроется в нашем народе, полном нерастраченных, не промотанных еще на рынке роскоши, пустоты и тщеславия духовных сил.
Выставляя одну из светлых личностей, не переводящихся в нашем народе, г. Островский с высоким поэтическим тактом противопоставил темной личности Феклуши светлую личность Кулигина. И обе эти личности во всю пьесу не сталкиваются между собою, ни одного слова не говорят друг с другом. Это, по нашему мнению, сделано также с большим тактом. 'Кое общение свету ко тме?' — говорит апостол.[38]
О «Грозе» вообще, и о Кулигине в особенности, случалось нам слыхать суждения людей, которые по своему общественному положению поставлены так высоко, в такую великосветскую среду, что, зная превосходно быт французов, изученный ими и на парижских бульварах, и в зале Михайловского театра, и из книг французских романистов, совершенно не знают се peuple barbare,[39] который зовется русским народом. Они называют Кулигина лицом неестественным, человеком, нахватавшимся вершков и не достигшим до сознания человеческого достоинства, потому что он беспрекословно переносит брань и ругательства Дикого. Напротив, те, кто знают народ наш, изучив его лицом к лицу, те скажут, что Кулигин лицо вполне естественное, списанное с натуры. Но отчего же личность Феклуши знакома всем, даже и тем, кто проскакал по России на курьерских по казенной надобности, а Кулигины, даже и менее поверхностно знакомым с Россиею, вовсе неизвестны? Простая причина: невежество всегда лезет вперед и продирается наверх, между тем как истинное достоинство скромно остается на своем месте, в той среде, в которой поставили его судьба и обстоятельства.
Кулигин так хорош, тип, созданный в нем г. Островским, так нов в нашей литературе, что мы невольно о нем заговариваемся побольше, чем следовало бы при разборе пьесы, ибо
Светлой личности, противопоставленной темной Феклуше, человеку высшего разряда, силою своего гения дошедшему до высшего нравственного развития и некоторого умственного образования, человеку, которого занимают общие интересы, человеку, принимающему к сердцу жизнь всего городка, в котором судьба судила ему жить, этому человеку г. Островский весьма искусно дал знаменательное имя
Был в Нижнем Новгороде, в половине XVIII столетия, бедный молодой мещанин, не только нигде не учившийся, но даже принимавший частые побои от отца за то, что, сидя в мучном лабазе, не скликал он покупателя, а все читал книжки, да еще напечатанные
И не себе просил он науки от бога, а всему обществу русскому, всему народу русскому. А эти стихи писаны еще в 1767 году. Да, еще сто лет тому назад наши Кулибины, или Кулигины, нигде и ничему не учившиеся, наши мужики, наши сермяжники, верные природному голосу добра и правды, видели для русской земли
Разверстым умом и открытым сердцем принимают слова толстой Феклуши все, с кем ни вступает она в разговор, ее, как провозвестника истины, слушает и неговорящая женщина, с которою проходит по сцене наша черноризница,[46] и Глаша, и Кабаниха. А светлая личность Кулигина, так отрадно сияющая в этой грязной тине самодурства и патриархальности, устроенной по образцу Домостроя? Находит ли она сочувствие в ком бы то ни было?
Вот начинается действие. Кулигин сидит на берегу Волги и, любуясь великолепным видом природы, поет 'Среди долины ровный'.[47] Да, песня эта идет к нему как нельзя больше — в этом омуте Кабаних, Диких, Феклуш — он
как поется в следующих стихах этой песни.
— Чудеса, — говорит он, обращаясь к Кудряшу, — истинно чудеса, Кудряш! Вот, братец ты мой, пятьдесят лет я каждый день гляжу за Волгу и все наглядеться не могу.
Кудряш, забубённый, но добрый по природе парень, которому также не чужды красоты природы, но лишь в образе полногрудой Варвары, которая с ним гуляет и за которую он готов ноги переломать, горло перервать всякому, кто встретится с ним по 'дорожке протоптанной', Кудряш отвечает Кулигину:
— А что?