не было ничего подобного. Это было круглое дно, десяти футов в диаметре, покрытое останками мелких животных. Торрес ни за что не мог бы определить на глаз, насколько глубок этот слой костей. Для чего, спрашивал он себя, понадобилось майя в древние времена вырыть такую ужасную воронку? Ибо он был более чем убежден, что яма эта искусственного происхождения.
Прежде чем наступила ночь, Торрес, сделав десяток попыток вскарабкаться наверх, убедился, что выбраться из воронки таким путем невозможно. После каждой отчаянной попытки он сгибался в три погибели, чтобы укрыться в жалкой тени, увеличивавшейся по мере того, как садилось солнце, и отдыхал там, тяжело дыша, с пересохшими от жары и жажды губами. Это место было настоящей печью, и он чувствовал, как через поры кожи выходят соки его тела. В течение ночи он несколько раз просыпался и тщетно ломал себе голову над тем, как отсюда бежать. Единственный путь вел наверх, но его мозг не мог придумать способа одолеть неприступные стены. Он с ужасом ждал наступления дня, зная, что нет человека, который бы выжил десять часов в этой раскаленной каменной воронке. Прежде чем наступит следующая ночь, последняя капля влаги испарится из его тела, и он превратится в сморщенную, наполовину высушенную солнцем мумию.
К рассвету бесконечный ужас окрылил его мысль и подсказал ему новый чрезвычайно простой план бегства. Раз он не мог взобраться наверх или пройти сквозь стены, ему оставался только путь вниз. Какой же он глупец! Ведь он мог бы работать в прохладные ночные часы, а теперь придется копать под палящими лучами солнца. С неистовой энергией он принялся расчищать густой слой крошащихся костей. Отсюда, несомненно, должен быть какой-то выход. Как бы иначе могла вытекать из воронки вода? Ведь дожди заполнили бы ее по крайней мере до половины. Глупец! Трижды тройной глупец!
Торрес копал у одной стены, отбрасывая мусор к противоположной стороне. Он делал это с таким бешеным рвением, что сломал себе все ногти и ободрал до крови пальцы, но любовь к жизни была в нем очень сильна, и он понимал, что в этом состязании на скорость с солнцем на карту поставлена его жизнь. По мере того как он продвигался глубже, масса костей становилась все плотнее, так что ему приходилось сначала разбивать ее прикладом ружья, а потом уже отбрасывать пригоршнями.
Около полудня, изнемогая от жары, Торрес сделал неожиданное открытие. На той части стены, которую он успел обнажить, показалась надпись, грубо нацарапанная на скале острием ножа. С возродившейся надеждой он погрузил голову и плечи в яму, разрывая и царапая землю, как собака, и по- собачьи отбрасывая ногами мусор. Часть мусора отлетала назад, но другая, гораздо бoльшая, падала обратно, засыпая Торреса. Однако он настолько обезумел, что не замечал бесплодности своих усилий… Добравшись наконец до надписи, Торрес прочел:
«Питер Мак-Гилль из Глазго. 12 марта 1820 года я выбрался из адской бездны через этот проход после того, как откопал и обнаружил его».
Проход! Значит, он находится под этой надписью! Торрес с новыми силами принялся за работу. Он был до такой степени покрыт грязью, что напоминал какое-то огромное четвероногое из породы кротов. Грязь попадала ему в глаза, забивала ноздри и горло. Задыхаясь, он поневоле отрывался от работы, высовывал голову из ямы и начинал чихать и кашлять, чтобы прочистить горло и легкие. Дважды он падал в обморок. Но солнце, которое стояло теперь почти над головой, заставляло его снова возвращаться к работе.
Наконец Торрес обнаружил верхний край прохода, но не стал копать дальше. В тот момент, когда отверстие оказалось достаточно широким, чтобы в него могла протиснуться его тощая фигура, он влез туда, согнувшись в три погибели, чтобы укрыться от палящих лучей солнца. Мрак и прохлада принесли ему облегчение, но радость и реакция после пережитых страданий были настолько сильны, что заставили его в третий раз лишиться чувств.
Придя в сознание, Торрес пополз в глубь прохода, черными распухшими губами бормоча про себя полубезумную песнь ликования и благодарности. Он с трудом полз на животе, ибо проход был таким узким, что даже карлик не смог бы в нем выпрямиться. Это был настоящий склеп. Кости ломались и крошились под его ногами и коленями, и он чувствовал, как острые обломки раздирают его тело до крови. Наконец, пройдя таким образом около ста футов, он заметил первый проблеск дневного света, но чем ближе была свобода, тем медленнее Торрес продвигался вперед, ибо силы окончательно ему изменили. Воды, хоть несколько глотков воды — вот все, о чем он теперь мечтал! Но воды не было.
Свет постепенно приближался и усиливался. Под конец Торрес заметил, что пол прохода начинает спускаться вниз под углом градусов в тридцать. Это значительно облегчило ему путь. Сила тяжести влекла его вперед и помогала приближаться к источнику света. У самого выхода он заметил, что костей стало больше. Однако это нисколько не встревожило его, ибо он уже привык к их виду, да и был слишком измучен, чтобы испытывать страх или отвращение к ним.
Все плыло перед его глазами, а онемевшее тело почти совсем утратило чувствительность, однако он все же заметил, что проход понемногу сужается — одновременно в горизонтальном и вертикальном направлениях. Этот узкий ведущий вниз коридор напомнил ему крысоловку, причем крысой был сам Альварес Торрес, спускавшийся головой вперед, не зная, куда приведет его судьба. Но прежде чем Торрес достиг отверстия, ему показалось, что щель, через которую проникал дневной свет, слишком узка для его тела, и это опасение вполне оправдалось. Он прополз через скелет, в котором при свете солнца легко можно было узнать останки человека, и ухитрился, обдирая уши, протиснуть голову сквозь узкую щель. Солнце обжигало Торресу кожу, но глаза его жадно впивали свободу и простор мира, от которого его отделяла несокрушимая скала.
Он чуть не сошел с ума, увидев ручей, который бежал под деревьями, не далее чем в ста шагах от него. Тихое мелодичное журчание воды доводило измученного жаждой Торреса до безумия. А под деревьями стояли по колено в воде несколько коров той карликовой породы, которую он уже встречал в Долине Погибших Душ. Они лениво отмахивались хвостами от мух, изредка переступая с одной ноги на другую. Он не отрывал от них глаз, хотел увидеть, как они будут пить, но животные, по-видимому, не испытывали никакой жажды. Безумные создания! Почему же они не пьют, когда мимо них лениво катятся неисчерпаемые водные богатства? Коровы вдруг проявили беспокойство, повернули головы к противоположному берегу и прислушались. Из чащи к воде вышел громадный олень с ветвистыми рогами, и коровы затрясли головами и стали бить копытами по воде. Но олень, не обращая внимания на их угрозы, опустил голову и начал пить. Это было слишком сильно для Торреса. Он издал безумный крик, в котором, будь он в нормальном состоянии, сам ни за что не узнал бы своего голоса.
Олень отпрянул назад, коровы повернули головы в направлении, откуда донесся этот страшный звук, но затем снова впали в дремоту, закрыв глаза и отмахиваясь хвостами от мух. С неистовым усилием, почти не чувствуя, что он наполовину оторвал себе уши, Торрес отдернул голову назад и без чувств упал на человеческий скелет.
Через два часа, хотя он сам никак не смог бы сказать, сколько прошло времени, Торрес очнулся и увидел, что прижимается щекой к черепу скелета, на котором лежит. Заходящее солнце бросало косые лучи в узкую щель, и при их блеске его взгляд случайно упал на ржавый нож. Острие его было притуплено и сломано, и тут несчастному все стало ясно. Это был тот самый нож, которым была нацарапана на скале надпись у входа в подземный коридор, а скелет принадлежал человеку, сделавшему надпись. И Альварес Торрес сошел с ума.
— Ага, Питер Мак-Гилль, так ты мой враг! Питер Мак-Гилль из Глазго, ты нарочно… ты нарочно завлек меня сюда, чтобы погубить! Так вот же тебе. Вот тебе!.. Вот!..
Выкрикивая эти безумные слова, он ударял тяжелым ножом по хрупкому черепу. Пыль от костей, некогда служивших хранилищем мозга Питера Мак-Гилля, забилась Торресу в ноздри и привела его в еще большую ярость. Он набросился на скелет, разрывая его руками, ломая кости и с яростью их раскидывая. Низкий проход буквально наполнился разбрасываемыми костями. Это было похоже на битву, в которой он уничтожал смертные останки человека, бывшего некогда жителем города Глазго.
Торрес еще раз просунул голову сквозь щель, чтобы взглянуть на угасающую прелесть мира. Словно крыса, пойманная за горло в мышеловке древних майя, он смотрел, как светлый мир погружался во мрак, и с последним проблеском дня угасли последние искры его разума, — сознание погрузилось в смертельный мрак…
А коровы все еще продолжали стоять в воде и дремать, отмахиваясь от мух. Оправившись от испуга,
