и стонет: «Спаси, мол, барин! Опять это чудо-юдо заморское появилось в деревне!» – а сам рубашку задирает, а на спине у него здоровенный рубец! «Что такое?» – спрашиваю. Оказывается, он вздумал бабу свою уму-разуму поучить, да только не успел ее за волосы ухватить и на подворье вытащить, налетает, откуда ни возьмись, этот дикарь. Ну и отходил его как следует, то ли плетью, а может, и батогом, того Филипп не запомнил. – Верменич подлил себе вина и быстро его выпил. – Я тут же выбегаю на улицу и вижу, как скачет этот «Ункас» по моей родной деревне, за ним – толпа ребятишек да свора собак гонится и скрываются все за околицей. Ну я ноги в руки, вскочил на Шалого и – в погоню! Он меня тут же заприметил и давай, шельмец, удирать, да все норовит по кочкам, да по буеракам... А в седле держится как пришитый! – Павел перевел дыхание. – Потом оглянулся, свистнул и разворачивается на меня. Смотрю, лук натягивает! Я Шалого пришпорил и – в сторону, но дикарь наперед меня успел. Шапку у меня с головы не просто сбил, а будто гвоздем к березе приколотил! Это ведь я позже стрелу сломал, когда шапку освобождал... – Да ты, похоже, не веришь мне, Кирилл? – протянул он с обидой, заметив скептическую улыбку князя. – Думаешь, выпил безмерно и привиделось мне это лицедейство? А, нет! – Павел опять отхлебнул вина. – Но пока я свою шапку спасал, этот изверг рода человеческого исчез, словно его черти с квасом съели! Я туда-сюда. Никто не видел, не слышал, ни сном ни духом не ведает! Плюнул я на это дело и решил уже домой возвращаться. Да угораздило меня отправиться вкруговую, мимо твоей мельницы. Еду я, значит, по мостику через речку, вдруг слышу со стороны мельницы дикий крик! Я поворачиваю назад и почти лицом к лицу сталкиваюсь с дикарем. Не успел я и «мама» сказать, как он набрасывает на меня вот это безобразие, – кивнул он в сторону обрывка веревки, – я на полном скаку вылетаю из седла, с десяток саженей скольжу на брюхе по дороге, а эта скотина радостно хохочет, обрезает веревку и исчезает с глаз долой! Я же, почти бездыханный, с этаким украшением под глазом, тащусь на мельницу и застаю там прелестную картину! – Павел закрыл лицо ладонями и чуть не застонал от смеха. – Твой бесподобный мельник в одной рубахе, без штанов привязан к столбу, а у его ног на мешке с мукой сидит молодуха и голосит во всю ивановскую. Кое- как я ее успокоил. Оказывается, этот старый кобель потребовал от нее дополнительную плату за быстрый помол муки. Надеюсь, ты догадался какую? Она – баба бедная, вдова, но стала кричать и отбиваться. Да только где ей с этим бугаем справиться! Но едва лишь он на нее взгромоздился, появляется наш милый Робин Гуд в перьях и охаживает мельника по голой заднице плетью, а она у него не иначе девятихвостка! – Верменич неожиданно перекрестился и посмотрел на князя. – А все остальное тебе уже известно. Только не знаю, что теперь делать. С таким украшением к Волоцким не покажешься, с другой стороны – с дикарем тоже следует разобраться... Может, возьмем завтра с собой пару-другую мужиков покрепче да покараулим на дорогах. Чует мое сердце, что он непременно объявится!
– Ну что ж, я согласен! – улыбнулся Кирилл. – Давай попробуем поймать твоего Чингачгука, если он первым с нас скальпы не снимет!
35
Утро занялось такое же серое и унылое, как и настроение Кирилла. Он опять почти не спал ночь, перебирая в памяти события последних дней. Единственным светлым пятном в этой череде неприятностей был разрыв с Полиной, а все его прежние намерения, и особенно решение сделать ей предложение, кроме стыда и негодования на собственное упрямство и близорукость, никаких других чувств не вызывали.
На душе было так паршиво, что, не обращая внимания на любопытные взгляды прислуги, он поднялся на третий этаж и постучал в дверь Сашиной комнаты. Однако ему никто не ответил. Адашев постучал сильнее. Тишина за дверью говорила лишь об одном – Саши в комнате нет! Кирилл похолодел. Неужели сбежала? Он чуть не бегом бросился в детскую.
В вестибюле, заметив дворецкого, князь спросил на ходу:
– Ты сегодня видел мадемуазель Александру?
– Видел, ваша светлость, – посмотрел тот с недоумением на встревоженного барина, – с четверть часа прошло, как они к детям зашли. – Дворецкий покосился на огромные часы, только что отбившие девять часов. – Я еще подумал, что-то рано Александра Васильевна нынче встали...
Князь хмыкнул про себя и прошел в детскую. Мальчики, видно, только что позавтракали и стояли у окна, выходящего в сад, наблюдая за стайкой снегирей, облепивших кормушку на старом кусте сирени. Серафима, убирая со стола посуду, весело напевала.
– Где мадемуазель Александра? – спросил Адашев с порога, пристально посмотрев на горничную.
Смутившись и покраснев, девушка все же взяла себя в руки и спокойно ответила:
– А где ей сейчас быть? Не иначе как у себя в комнате. Она обычно чуть позже приходит в детскую...
– В комнате ее нет, – перебил Серафиму князь, – а дворецкий минуту назад сообщил мне, что она зашла сюда.
– Не знаю! – пожала она плечами. – Померещилось ему, что ли?
Кирилл посмотрел на детей и вдруг поймал предостерегающий взгляд Андрея, устремленный на Илью. Малыш собирался что-то сказать, но быстро закрыл рот.
– Серафима, я велю посадить тебя в чулан, если не признаешься, куда исчезла мадемуазель Александра! – Князь был вне себя, ощущая себя подобием безмозглого болванчика, провести которого стараются собственные дети и эта нахальная горничная с бесстыжими зелеными глазами. – А компанию тебе составят эти два джентльмена, которые окажутся там за соучастие во вранье! – добавил он угрожающе.
Серафима покраснела еще больше, потупила глаза, принявшись теребить фартук:
– Барышня не велела говорить вам!
– Ты меня или свою барышню больше слушаешь?
– Я не могу вас не слушать, вы мне жалованье платите! Но потом я ей буду служить, зачем же мне ее подводить?
– Клянусь, Серафима, что ты останешься навеки вечные в моем чулане, если сейчас же не скажешь всю правду!
– Да ничего страшного, ваша светлость, не случилось! Барышня решила с утра верхом прокатиться. Говорит, голова разболелась...
Адашев мог поручиться, что в голосе у нее прозвучала откровенная насмешка, но решил разобраться с беспардонной горничной позже. Сердито сверкнув на заговорщиков глазами, он покинул детскую. Закрывая за собой дверь, князь разобрал недовольный голос Андрея: «Ну, Серафима, теперь тебе несдобровать! Ты зачем мадемуазель Александру выдала?»
Адашев прошел в свой кабинет, приказав дворецкому подавать завтрак. Но, когда Прохор с подносом переступил порог кабинета, князя там не оказалось. За несколько минут до этого он спешно покинул дом. В его голову пришла мысль проверить, действительно ли Саша отправилась на верховую прогулку. Кирилла охватило лихорадочное возбуждение. Ничего крамольного в столь ранней прогулке не было, но почему она обставлена с такими мерами предосторожности? Теперь он был уверен, что Саша покинула детскую через окно, другим способом оказаться на улице она не могла. Неужели эта беспокойная девица все-таки замыслила оставить имение раньше, чем обещала? Или тайно с кем-то встречается?
Более всего Адашев боялся оказаться вновь обманутым. Но не в его характере закрывать глаза на проделки гувернантки. Если Кирилла ждет сегодня разочарование, то пусть это случится поскорее, нет у него сил и терпения выносить эти муки, ежедневно видеть ее, хотеть и знать, что его мечта хотя бы обнять эту несносную гордячку нереальна, так же как и возможность примирения. Он до сих пор не может взять в толк, почему она рассердилась на него. Не может его простить, что он не сразу расстался с баронессой после той ночи?..
Князь быстрым шагом миновал задний двор, пересек большой сад и вышел на дорогу, ведущую к конюшням. Он торопился в предчувствии чего-то недоброго и все прибавлял шагу, а последний десяток саженей почти бежал.
Навстречу ему вышел Авдей.
– Что-то вы сегодня спозаранку, барин? – спросил старший конюх, кланяясь хозяину. – Тамерлана изволите оседлать?
– Где Алтан-Шейх? – спросил князь. Он еще от входа заметил пустовавшее стойло.
Старший конюх виновато посмотрел на него, почувствовав, что барин сильно сердит.
