– А так как я не сомневаюсь в утвердительном ответе Дмитрия, – с легкой усмешкой сказал Лобанов, – то заранее могу вас поздравить, Мария Александровна, со счастливым исходом вашего дела.
Склонившись к Машиной руке, он не менее учтиво сообщил еще одно известие. Оказывается, он вызвался, исключительно по собственной воле, инспектировать Тобольскую и Иркутскую губернии в марте – июле следующего года и надеялся выразить свое восхищение истинным подвигом Марии Александровны, так как непременно почтит своим присутствием и вниманием Терзинские заводы и сам рудник.
Но это второе его заявление не слишком озаботило Гагариновых и Машу. Гораздо неприятнее было первое: ведь они не могли сообщить Мите о своих планах открыто, и теперь вся их подготовка не только грозила пойти насмарку, но и предвещала самые серьезные неприятности. Митя, узнав подобную новость, мог просто-напросто отказаться жениться, да еще и заявить вдобавок, что комендант ошибается, а Маша никакая ему не невеста и никогда ею не была. И это непредвиденное обстоятельство привело бы не только к полнейшему провалу их затеи по освобождению Мити, но вызвало бы крайнее недовольство императора и тех весьма влиятельных особ, кто в той или иной степени помогал Маше передать прошение на имя Николая Павловича...
Но, несмотря ни на что, решено было дожидаться сообщения из Сибири, чем бы оно им ни грозило, и продолжать подготовку к Машиному отъезду.
В конце июня им посчастливилось отправить Мите две посылки с одеждой и бельем и одну с продуктами. Рано утром, когда почти весь дом спал, в их двери постучались двое: высокий крепкий мужчина в поддевке и его более молодой спутник, одетый по-европейски. Это были отец и сын Кузевановы, купцы первой гильдии из Иркутска, они гоняли чайные обозы из Китая в Москву и в Петербург.
Оба широколицые, с высокими скулами и узкими глазами, с примесью бурятской крови, они тем не менее были хорошо образованны, а Кузеванов-младший вдобавок поразил всех блестящим знанием французского языка. Извинившись, что пришли в неположенное время, отец и сын передали родителям письмо от Мити и согласились только выпить чаю, объяснив свое нежелание остаться на завтрак множеством дел, которые им необходимо было завершить перед возвращением на родину. О самом Мите они ничего сказать не могли, поскольку письмо попросил их отвезти знакомый казак, а как оно к нему попало, про то купцы или не ведали, или предпочли скрыть сие обстоятельство, ведь посылки они каким-то образом собирались передать, и, видимо, через того же знакомого казака.
К вечеру Маша и княгиня приготовили все необходимое, а в карман одной из бекеш положили письмо, в котором описывали все события своей жизни, умолчав лишь о Машиных хлопотах и сборах. Хотели было зашить рублей пятьсот денег куда-нибудь под воротник или под подкладку, княгиня часа три перекладывала их с места на место, но потом они отказались от этой затеи, решив, что надзиратели непременно обыщут посылку, если она вдруг попадет в их руки, и, обнаружив деньги, не преминут их присвоить. И ведь ничего не докажешь, так как деньги посланы незаконным путем...
Наступило лето, и надежды получить в скором времени разрешение Государя окончательно растаяли. Предстояло ждать осени, когда император после отдыха в Крыму вернется в столицу, но впервые за много лет Гагариновы не уехали ни на дачу, ни в какое-то из своих имений, опасаясь пропустить хотя бы какие-то известия от Мити.
Из второго письма, которое миновало руки цензуры, потому что, вероятнее всего, было передано через купцов тайно, они уже знали, что Митя работает в железном руднике. Его дневной урок – три пуда руды, ее добывают в горе, а потом вывозят в тачках на поверхность. Содержится он, как и все остальные каторжники, в остроге. Раз в неделю их выводят в баню, находящуюся за пределами острога, и тогда каторжники могут купить себе хлеба, яиц, молока, которые стоят здесь сущие копейки. Казаки, охраняющие острог, из жалости тоже их подкармливают, приносят табак и хлеб. Комендант не слишком строг и позволяет тем из каторжников, кто нуждается в деньгах, подрабатывать. Они плетут лапти, рыбацкие сети и морды, мастерят кое-какую мебель, бочки, кадки и другую утварь, необходимую в хозяйстве. В конце зимы Митя сильно заболел. Очевидно, от постоянной сырости и сквозняков в руднике он весь покрылся чирьями, несколько дней лежал в тяжелейшей лихорадке, и его выходила старуха бурятка своими мазями и травами. Во время болезни на работу его не возили, и комендант разрешил знахарке беспрепятственно проходить в острог, хотя тюремный лекарь всячески противился этому...
Теперь Митя выздоровел и опять спускается на работу в рудник...
В письме не было ни строчки о том, спрашивал ли его комендант о согласии жениться на невесте. Очевидно, письмо было послано раньше, чем приказ Государя дошел до коменданта.
В конце августа младший Кузеванов вновь навестил их и вручил Гагариновым короткую записку, в которой Митя сообщал, что посылки получил, и просил передать с купцами больше теплого белья и хороший овчинный полушубок, так как уже с конца октября здесь устанавливается настоящая зима. И не так страшны морозы, как постоянно дующие сильные ветры...
И снова ни строчки о том, разговаривал ли с ним комендант по поводу его женитьбы...
В этот раз они собрали Мите две посылки с одеждой и продуктами и, кроме того, передали с купцами тысячу рублей. В записке Митя написал, что деньги у него кончаются и он надеется, что родители пошлют небольшую сумму через его добрых друзей...
Так в постоянном ожидании промелькнуло незаметно лето, наступила осень... И лишь на исходе ноября к Гагариновым приехала старая приятельница Зинаиды Львовны княгиня Вандовская и передала письмо для Маши. Оно было от великого князя. Михаил Павлович писал, что Государь позволил ей ехать в Сибирь, но предупредил, что она никому не должна об этом сообщать, пока ее не потребуют к генерал-губернатору. Разве могла Маша предполагать, что великий князь вскоре скончается и она не успеет его поблагодарить за доброе участие и помощь в ее делах даже письмом.
На другой день после получения известия от великого князя квартальный принес бумагу, из которой Маша узнала, что ее настоятельно просят приехать к генерал-губернатору князю Курбатову.
Владимир Илларионович приказал немедленно заложить экипаж, и Маша отправилась в канцелярию генерал-губернатора.
Там ее препроводили к самому князю, и секретарь в его присутствии зачитал «Приказ петербургского военного губернатора к петербургскому обер-полицмейстеру о девице Марии Резвановой, убедительно просившей дать ей разрешение следовать на место ссылки за государственным преступником Гагариновым с тем, чтобы вступить с ним в брак». Кроме этого, ее познакомили с правилами, которые предписывались для жен преступников, сосланных на каторжные работы.
По этим правилам Маша, «следуя за своим мужем и оставаясь с ним в брачном союзе, должна разделить его участь и лишиться своих прежних прав, то есть она будет считаться лишь женой ссыльнокаторжного, а дети их, рожденные в Сибири, будут причислены к числу государственных крестьян.
С момента отправления девицы Марии Резвановой в Терзинские заводы ей будет запрещено иметь при себе значительные суммы денег и особенно ценные вещи, это не только воспрещается имеющимися на этот счет правилами, но необходимо также для ее собственной безопасности, так как она едет в местность, населенную людьми, готовыми на всякое преступление, и, следовательно, имея при себе деньги или драгоценные вещи, может подвергаться случайным опасностям».
Ей дозволялось иметь при себе лишь одного крепостного, и только того, кто согласится поехать с ней добровольно, дав при этом письменное обязательство, подписанное собственноручно. Причем крепостному, в случае чего, разрешалось вернуться в Россию, а ей нет.
Правила позволяли ей жить вместе с мужем в остроге, но в этом случае слугу держать не разрешалось, однако она могла поселиться и вне острога, и тогда могла взять в услужение «отнюдь не более одного мужчины или одной женщины».
Далее ее известили о том, что «преступникам и их женам строго воспрещается привозить с собою или получать впоследствии от кого бы то ни было большие суммы денег или особенно ценные вещи, кроме денежной суммы, необходимой для их содержания, и то не иначе как через посредство коменданта, который будет выдавать им эту сумму частями и смотря по их надобности».
Кроме этого, она, как жена государственного преступника, могла посылать письма, лишь вручая их незапечатанными коменданту. И получать письма она тоже должна была только через коменданта. Всякое письменное сообщение иным способом строго воспрещалось.
Но, несмотря на массу запретов и ограничений, Машу несказанно обрадовало сообщение о том, что ей даровалось право видеть мужа через каждые два дня, а в случае примерного поведения Дмитрия
