меня совсем другие цели, поэтому давай повременим немного, но, когда ты окажешься на свободе, я припомню тебе все оскорбления и рассчитаюсь с тобой по полной программе.
Митя покачал головой и сделал удивленные глаза:
– Не хочешь ли ты сказать, что намерена превратить нашу семейную жизнь в сплошной кошмар и будешь помыкать мной?
– А семейной жизни, Митенька, не будет, – усмехнулась Маша, – будет только видимость ее, спектакль, который мы оба должны сыграть как можно убедительнее.
– Прости, но я не понимаю. – Митя приподнялся со стула. – Что за ересь ты несешь, дорогая?
– Митя, я должна тебе все объяснить, чтобы ты не слишком заблуждался насчет нашего брака. С первых минут он будет фиктивным, и надеюсь, теперь ты не станешь обвинять меня в меркантильности. И вбей себе в голову наконец, что я здесь с единственной целью:
– Та-ак, – протянул задумчиво Митя, – насколько я понимаю, мы не будем жить с тобой как муж и жена, а лишь изображать великую любовь, мир и согласие?
– Да, пока будем находиться в поселке, но это всего два-три месяца, не больше.
– Спасибо, успокоила! – усмехнулся Митя. – По-моему, это такая же утопия, как и побег, который в этих краях совершенно невозможен.
– Я уже слышала подобные утверждения не раз, – сухо сказала Маша, – но ты тем не менее отдал беглецам свою одежду и обувь. Зачем ты сделал это, если не был уверен в успехе побега?
– По крайней мере, они не загнутся от морозов в первую же неделю, – Митя насупился и сердито посмотрел на Машу. – Мне тоже предлагали бежать, но я не согласился. Во-первых, я очень хотел увидеть свою невесту, во-вторых, знал, что далеко беглецам не уйти. В случае поимки их ждет расстрел, а я почему-то хочу жить долго...
– Ты намерен всю жизнь прозябать в этих цепях, среди этих голых сопок, среди этой вони и грязи?
– Знаешь, это гораздо лучше, чем валяться в той же самой грязи, но с дыркой во лбу... Мне тут достаточно порассказали, как беглецов в Читинском остроге расстреливают. Ружья у солдат старые, заржавленные, охрана в основном состоит из инвалидов, они толком и стрелять-то не умеют и, прежде чем умертвить беднягу, превратят его во что-то вроде сита... – Митя насмешливо посмотрел на нее. – Увы, гнить на кладбище в таком виде мне совсем не улыбается!
– А так ты будешь гнить заживо в своем руднике, среди вшей, клопов и крыс... И неизвестно еще, что хуже – моментальная смерть или это медленное умирание без малейшего проблеска надежды! – закричала Маша сердито, но тут же спохватилась и заговорила тише: – Опомнись! Скоро потеплеет. Бежать нам помогут Кузевановы. Я предварительно с ними договорилась. Они доставят оружие, лошадей. Мы уйдем по Амуру, там нас никто не будет искать...
Митя с интересом посмотрел на нее и улыбнулся:
– Ну, хорошо, рассказывай, господин фельдмаршал, раскрывай карты, как ты собираешься надуть Мордвинова. Учти, генерал любит дурачком представляться, но он тут хитрее всех и бестия, каких поискать. И хозяйке тоже не сильно доверяй, они все здесь приучены к доносительству. Прасковье Тихоновне твоей не только ты за постой платишь, но и Мордвинов за догляд приплачивает. Думаешь, тебя к первой попавшейся поселили?
– Не может быть. – Маша растерянно посмотрела на Митю и повторила: – Не может быть, она так меня защищала перед поручиком и унтер-офицером.
Митя пожал плечами:
– Она и мне показалась неплохой женщиной, но кто их знает, этих казаков. Они ведь все здесь наполовину то буряты, то маньчжуры. А с азиатами, по своему опыту знаю, всегда надо держать ухо востро. Да, – он внимательно поглядел на Машу, – а чего это тебе вздумалось бежать по Амуру? Или подтолкнул кто на это?
– Не знаю, просто я много думала о том, как лучше организовать побег. Потом разговаривала об этом с Кузевановыми. А вчера и Прасковья Тихоновна упомянула, что это край дикий, малоизученный... Вряд ли кто догадается, что мы решимся пойти именно в том направлении...
– Ну, Мария, ты меня удивляешь все больше и больше, – улыбнулся вдруг Митя, – то крепость с ходу форсируешь, то Сибирь, а теперь уже к Амуру подбираешься!
– Митя, – Маша нервно посмотрела на дверь, – у нас еще будет время более подробно поговорить о наших планах. Расскажи лучше, как ты здесь живешь, чем я могу помочь тебе и твоим товарищам?
– Помоги, если можешь, провизией, кормят здесь отвратительно. Каторжная норма не так уж и велика – шесть медных копеек в день. И всего лишь половина моих товарищей имеет возможность покупать себе продукты за стенами острога. Мы делимся с остальными чем можем, но этого крайне недостаточно. Нам разрешают тратить дополнительно на питание не более пятидесяти копеек. Цены здесь, конечно, смехотворные, фунт масла стоит всего две-три копейки, но наших денег явно не хватает. Две недели назад у некоторых заключенных началась цинга. Мордвинов, правда, велел заваривать хвою и поить ее настоем всех подряд, но пить ее и врагу не пожелаешь. Если сумеешь, достань чесноку. Его свободно можно купить у китайцев. Твоя хозяйка наверняка знает, как это делается, да и собственные запасы, видно, имеет. Холодец-то у нее с чесночком был. И еще, – Митя смутился, – уголовных клопы заедают. Достань скипидару, если сумеешь. Они им натираются. Мы с ними в хороших отношениях, подкармливаем, когда можем, а они летом картошки добудут, в золе испекут и нам несут... Уголовным гораздо проще, чем государственным. После работы им позволяют заниматься собственными делами, выходить из тюрьмы, а кандалы на них надевают лишь после второго преступления. Но наш острог тем и славится, что здесь много опасных злоумышленников, клейменных за побеги, притом неоднократные. А в остальном они обычные люди, которые мерзнут, хотят есть и пить, они, как и мы, носят ножные кандалы, и в руднике их тоже приковывают к тачке, и урок у них и у нас – одинаковый: хоть умри, но три пуда руды должен отвезти к бутарам.
– Хорошо, – сказала Маша тихо, – я постараюсь выполнить все твои просьбы и помогу твоим товарищам, чем смогу.
– Прекрасно! – Митя радостно потер ладони. – А теперь рассказывай, как вы жили этот год без меня. – Он опять придвинулся к ней, взял ее руки в свои ладони и слегка сжал. – Все, и без утайки, и про матушку и про батюшку. Кстати, почему отец не приехал с вами на станцию?
– Владимиру Илларионовичу внезапно стало плохо, когда он узнал, что я была в крепости и видела тебя. Поэтому мы не рискнули взять его с собой.
– Он что, серьезно болен?
– Нет, сейчас он чувствует себя несравнимо лучше, то есть в декабре, когда я прощалась с ними, он выглядел молодцом, честное слово! И легче ему стало после того, как он поверил, что сможет вскоре встретиться с тобой.
Митя недовольно нахмурился, но ничего не сказал и лишь попросил продолжать рассказ.
В следующие полчаса Маша поведала ему во всех подробностях о своих попытках заполучить разрешение на поездку и о приключениях, пережитых ею во время слишком долгого путешествия.
Митя слушал ее, не прерывая, только в удивлении приподнимал брови да улыбался иногда изумленно, в особенности когда она рассказывала о поединке с волками и встрече с молодым бурятским тайши. Маша вынула из саквояжа три орлиных пера и протянула княжеский знак Мите. Он молча повертел его в руках, отложил в сторону и задумчиво сказал:
– Возможно, это пригодится нам в будущем.
Машино сердце дрогнуло от радости. Кажется, Митя уже не так решительно настроен против ее плана, и, вполне возможно, вскоре удастся окончательно убедить его в необходимости побега.
Маша продолжила свой рассказ, но кошки скребли у нее на душе. О двух событиях она так и не рискнула сообщить Мите. Это был случай с графом Лобановым и сцена в доме Недзельских. О последней она упомянула лишь вскользь, заметив, что кольцо Алине вернула и просила ее хотя бы написать письмо своему бывшему жениху.
При этих словах Митино лицо повело как будто судорогой, он закусил губу, но, заметив ее испуганный взгляд, улыбнулся и тихо сказал: «Когда-нибудь ты узнаешь, что было в том письме, которое она все-таки
