хотели даже жениться… В молодости мы не всегда думаем над свои поступки. А потом очень жалеем!
– Жалеем? Вадим жалеет, что
– Нет, что вы! Он говорит, что это была почти детская любовь, но вы поняли это и, как это сказать, parted… расстались. Он говорит, что вы тоже любите другого человека?
– Тоже? – Людмила рассмеялась. – Выходит, Вадим влюбился, и я подозреваю в кого…
– Вы сердитесь на меня? – неожиданно смутилась Лайза. – Но Вадим сказал, что вы теперь просто друзья.
– Конечно, мы только друзья! И я очень рада за вас.
– Летом мы будем жениться! – Лайза с облегчением вздохнула. – Вы будете моя подружка…
– Прекрасно! – Людмила протянула ей руку. – Я искренне рада за вас и поздравляю с предстоящей свадьбой. И, кажется, я буду рада принять ваш подарок!
– Oh! Yes! – радостно вскрикнула Almighty Лайза и подпрыгнула на стуле от избытка чувств. А Людмила подумала: известие о том, что Вадим заочно дал ей отставку, не столько огорчило ее, сколько позабавило. Антонина, как всегда, оказалась права, почти со стопроцентной вероятностью предсказав дальнейший ход событий. Вадим уже к моменту их последней встречи наверняка все подсчитал и решил для себя. И ему не откажешь в сообразительности и в особом умении вовремя поставить на ту лошадку, которая быстрее всех придет к финишу… Хотя уже тогда Людмила почувствовала, что он что-то недоговаривает, если не скрывает от нее. Антонина только подтвердила ее подозрения. Но разве могла она признаться своей проницательной подружке в опасении, что жених водит ее за нос и очень умело пользуется ее доверчивостью? Слава богу, теперь после разговора с Лайзой у нее появилась возможность не выяснять отношения с Вадимом. В крайнем случае, она напишет ему письмо, а вернее всего, не напишет… Что можно написать и объяснить человеку, которого она, оказывается, никогда по-настоящему не любила? Но благодаря Вадиму она получила возможность сравнить чувства, которые прежде испытывала к своему жениху, и те, что переживает сейчас из-за человека, совершенно недостойного ее страданий и слез…
– Передайте Вадиму мои поздравления! – Она почти искренне улыбнулась американке и дружелюбно спросила: – Объясните, пожалуйста, что я должна сделать, чтобы поехать на лечение в Петербург?..
Глава 30
Прежде у нее никогда не болело сердце, до встречи с Барсуковым она и не помнила, где оно у нее находится. Но вот сейчас, остановившись посреди поляны, усыпанной распустившимися фиалками, расцвеченной огненными всполохами жарков, она поднесла к лицу букетик нежной кашкары и почувствовала вдруг приступ особенной щемящей тоски и мгновенно возникшую боль в левой стороне груди. Где ты, Денис? Вспоминаешь ли?
Из писем Антонины и Славки она знала, что Барсуков в составе группы работников МВД находится сейчас в Германии, а осенью ждет немцев с ответным визитом. Это событие несказанно удивило жителей Вознесенского, но их не слишком улыбчивый начальник милиции и вправду оказался вдруг победителем заочного профессионального конкурса, объявленного журналом «Policе Review», и теперь пожинал лавры в заграничном турне, обмениваясь опытом с немецкими коллегами…
Уже на следующий день после возвращения из Петербурга Людмила, к великой радости Кочеряна, вновь приступила к работе. Она безмерно устала за эти три месяца и от лечения в непривычной обстановке, среди людей, говоривших в основном по-английски, и от изматывающе болезненных процедур, и от ежедневного ожидания писем от Антонины и Славки, и от предчувствия каких-то неведомых бед и несчастий, которые вот-вот должны обрушиться на ее голову. И хотя она понимала, что все ее тревоги – следствие недавних стрессов, но мучилась и переживала от этого не меньше.
Благодаря заботам Антонины и угрозам Стаса выдрать кое-кого как сидорову козу, Славка окончил школу без троек и теперь готовился к выпускным экзаменам. И внешне он, кажется, вновь стал прежним Славкой, ее добрым и рассудительным братцем, только еще больше похудевшим и словно уменьшившимся в росте после столь печальных для него событий…
Сегодня она впервые после долгого отсутствия отправилась в обход вдоль границ заповедника, но основной ее задачей был пересчет оленей в двух горных долинах, лежащих по обе стороны хребта, на который она сейчас поднималась. Сапоги скользили по мокрой прошлогодней листве, под ней кое-где еще скрывался слой льда, а в затененных скалами местах по-прежнему лежали снежники, рыхлые и зернистые под лучами майского солнца…
Вскоре она оказалась на вершине, поросшей карликовой березкой и кашкарой. С обеих сторон разлеглись глубокие долины, забитые черным лесом, скальными выступами и россыпями огромных камней. Но видимость была плохой, и пришлось подняться на соседнюю, более высокую гору. Тут было холодней, свободней дул морозный ветерок, настывший над верховыми снегами. Людмила застегнула куртку, надела перчатки, натянула глубже вязаную шапочку. Думала, что начнет быстро мерзнуть лицо, но, видно, лечение и впрямь пошло ей на пользу, она почувствовала только, как загорелось оно румянцем. Да и Тонька сразу отметила, что подруга посвежела и, кажется, даже помолодела, и что удивительно, на коже и пятнышка не осталось от былых безобразных рубцов и похожих на лишай следов обморожения…
Пока она шла в легкой штормовке, с рюкзаком за плечами, где лежали и более теплая куртка, и кусок брезента вместо палатки. На поясе у нее висел отцовский нож в кожаных ножнах, поперек груди карабин, на который она, тоже по-отцовски, положила руки. Походка была по обычаю неторопливой, слегка пружинящей. С детства она, опять же от отца, усвоила эту особую горскую манеру ходить, которой Алексей Ручейников научился на Кавказе, работая в одном из тамошних заповедников начальником лесной охраны.
Наконец она добралась до бокового уступа, с которого хорошо просматривались обе долины. Каменная стенка с неглубокой нишей послужила ей хорошей защитой от верхового ветра. Две крестовины, установленные впереди, образовали опору для куска брезента, ветки пихтарника усыпали пол – вышло приличное временное стойбище. Затем она легла, подняла бинокль, осмотрела обе долины и поняла, что пришла рано. Достала из рюкзака книгу и притихла над рассказами Джека Лондона.
Но внутреннее чутье заставило ее через некоторое время отложить книгу в сторону и поднести бинокль к глазам. И она тут же увидела то, что искала весь день… Среди черных, обросших бородатым мхом елями мелькали светлые тени. Это шли маралы…
Их движение нельзя было определить как переход в прямом смысле этого слова. Олени просто паслись, хотя потихоньку уходили с нижних, небезопасных долин в верхние, где было глуше и спокойнее.
Отощавшие, с белесо-желтой, клочками свалявшейся шерстью, с темными от налипшей грязи ногами, они выглядели весьма жалко. Стадо, которое оказалось в поле зрения Людмилы, состояло из маралух, подростков и ланчуков прошлого года рождения. Ни одного рогастого самца даже поблизости не наблюдалось.
Вела стадо не одна маралуха, а две. Они шли впереди всех остальных, метров за пятьдесят друг от друга, и, часто оглядываясь, вытягивали тощие шеи, как будто давали советы опекаемой ими молодежи или произносили что-то по-учительски назидательное и строгое. Но стоило им достичь хорошо обтаявшего выгрева, и все – вожаки и даже малыши – как по команде нагибались и быстро-быстро стригли старый вейник и редкую пока зелень, кое-где показавшуюся среди мертвой травы.
Олени кружили на одном месте часа три и за это время передвинулись выше едва ли на полкилометра. Людмила успела не один раз пересчитать их, записала количество ланок и попыталась на глаз определить, сколько из них стельных.
Затем она перевела бинокль на долину справа. На ближней щеке хребта метрах в ста от ее убежища паслось большое стадо рогачей, а чуть ниже и дальше застыло, вслушиваясь в какие-то беспокоящие звуки, еще одно стадо маралух с молодняком, похожее на первое как две капли воды.
Людмила начала подсчитывать оленей, опасаясь, как бы они не ушли, испугавшись внезапного шума. Семь больших и значительно более опрятных, даже ладных маралов находились к ней ближе всех. Серо- бурая шерсть их тоже выглядела не слишком чистой и опрятной, но тела рогачей казались более округлыми, более сытыми. Головы они держали высоко и гордо, по горлу и груди у них свисала зимняя бахрома, а переступали они так грациозно и важно, будто ощущали на себе строгий оценивающий взгляд беспристрастного жюри и не хотели ударить в грязь лицом. Они и паслись с таким видом, словно делали одолжение и окружавшим их горным вершинам, и лесу, и похожей на свалявшийся войлок старой траве.
