Человек вряд ли заметил машину, иначе, Денис был в этом уверен, принялся бы кричать и махать рукой, тем более что явно нуждался в помощи.
Подполковник подал машину назад к обочине и, прихватив бинокль, вышел наружу. Человек скрылся за нагромождением валунов. И Денис, воспользовавшись этим, прилег за высокой насыпью и навел бинокль на камни. Через мгновение голова человека показалась над ними. И Барсуков, чуть не выронив от неожиданности бинокль, шепотом выругался. Линзы в несколько раз увеличили и почти вплотную приблизили хорошо знакомое лицо – лицо Федора Яковлевича Дергунова, истинную фамилию которого в Вознесенском давным-давно забыли, принимая за нее кличку, которую дед заработал, участвуя в разгроме Квантунской армии, о чем любил частенько похвастаться…
Старик с трудом взобрался на камни. А Денис даже присвистнул от удивления и покачал головой. Похоже, Банзаю крепко досталось. Голову старика охватывала грязная тряпица с проступавшими сквозь нее бурыми пятнами, под глазом отсвечивал внушительный «фонарь», да и по тому, как он морщился и то и дело хватался за плечо, Денис понял, что Банзай идет из последних сил…
– Федор Яковлевич! – Денис вскочил на ноги и, сложив ладони трубочкой, прокричал: – Оставайтесь на месте! Я сейчас спущусь к вам!
Дед что-то ответил, но рев водного потока заглушил слова, и Денис, махнув рукой, дескать, ничего не слышно, стал спускаться ему навстречу. Банзай опять прокричал что-то уже более сердитое, потом вытянул из-за плеча ружье и потряс им в воздухе. Денис остановился на мгновение, размышляя, стоит ли вытаскивать из кобуры пистолет, но потом раздумал. До деда оставалось около сотни метров, и если даже его преследует пока неизвестно кто и неизвестно почему, нужна секунда, не более, чтобы извлечь «макаров» на свет. Только за что могут преследовать по тайге совершенно мирного и старого пасечника?
Банзай уже не шел, а почти полз навстречу милиционеру и, когда тот приблизился к нему, упал на камни и заплакал:
– Денис Максимыч! Видно, есть все-таки бог на свете!..
Все ее тело сводило судорогой, ноги затекли, а руки она перестала ощущать с того самого момента, когда Надымов завел их назад и пристегнул наручники за дерево, росшее возле палатки. Она оказалась прижатой спиной к стволу и только по сыпавшимся сверху иголкам поняла, что сидит по елью. Браслеты наручников плотно врезались в кожу, обломок сучка впился в спину, но не это было самым страшным. Людмила не могла даже пошевелиться, чтобы отогнать с лица мух, облепивших ссадину на лице и липкую от крови повязку на лбу. Она пробовала их сдувать с лица, но это давало лишь временный результат. Жадные насекомые вновь покрывали лицо, и она почти сходила с ума от этого, но и показать Надымову, какие страдания при этом испытывает, ни в коей мере не хотела. И сдерживаясь из последних сил, чтобы не зарыдать, принималась раз за разом мотать головой из стороны в сторону, отгоняя ненасытных мух и совсем уж безжалостных слепней.
Солнце немилосердно припекало, и она молила бога, чтобы послал хоть какой-нибудь мало-мальский ветерок, который разогнал бы обнаглевших кровопивцев и немного смягчил жажду. А она с каждой минутой становилась все сильнее еще и потому, что в метре от прикованной к дереву пленницы протекал ручей, а она не в состоянии была до него дотянуться. Солнечные блики играли на воде, отражались на траве и даже на ее брюках и ботинках, ручей манил к себе, притягивал тихим шепотом струй и плеском в бочажках, над которыми кружили бабочки и первые пока стрекозы. Бойкая трясогузка приземлилась на один из камней и принялась пить из крошечной лужицы, смешно подрагивая хвостиком и то и дело поднимая голову, чтобы пропустить воду по горлышку.
Тугая вязкая слюна заполнила рот, спазм сжал горло, и Людмила мучительно закашлялась, чувствуя, что сейчас умрет, если не сделает хотя бы глоток: со вчерашнего вечера у нее не было ни капли воды во рту…
…А поначалу ей повезло. С трудом, но она преодолела лаз, прорытый Темуджином под стенкой сарая, но потом дела пошли хуже. Бежать по тайге на подгибающихся от слабости ногах еще куда ни шло, но если к тому же и руки связаны за спиной, а в голове гудит от недавнего удара прикладом, то можно понять, с каким трудом ей давалось не слишком быстрое передвижение сквозь таежные дебри. Она намеренно шла без тропы, затрудняя собственные поиски, хотя и была уверена, что Надымов в любом случае нагонит ее, рано или поздно, но все равно нагонит. Но продолжала идти, скользить, падать, с трудом подниматься на ноги, но идти, идти, во что бы то ни стало, и надеяться, что удача пока не отвернулась от нее и, возможно, ей все-таки удастся выйти к дороге. Но даже это еще не сулило избавленья. Машины шли по тракту редко, и Надымов со своим чернобородым приятелем могли схватить ее и на самой дороге, почти на самом финише долгого и трудного пути к спасению…
Но противник настиг ее все-таки неожиданно и пришел не с той стороны, откуда она его ожидала. Видно, успели сбегать до дороги и вернуться назад, пока она изо всех сил пыталась запутать следы и уйти от погони, хотя и знала об охотничьих талантах Надымова и не слишком надеялась сбить его с толку своими маневрами…
Первыми преследователей почувствовал Темуджин, вытянул вперед голову, закрутил носом, а потом вдруг сиганул в кусты и мгновенно скрылся из поля зрения. Против оружия волчьи зубы бессильны, и Людмиле оставалось только надеяться, что он не ушел, а продолжает наблюдать за происходящими событиями из какого-нибудь укрытия… По крайней мере, ей так хотелось думать. Присутствие верного ей существа в какой-то степени прибавляло и сил, и надежды на освобождение. Только надежда эта утекала, словно песок сквозь пальцы, с каждым мгновением, с каждым шагом приближающихся к ней бандитов. Надымов был в ярости. Алик злобно матерился. И Людмила уже приготовилась к тому, что если ее и не забьют ногами до смерти, то непременно пристрелят из автомата, который висел у Игоря Ярославовича на груди.
Но, видно, не входило в планы господина Надымова слишком быстро отправлять ее в мир иной, оттого он всего лишь ухватил ее за ворот куртки и прошептал в бешенстве:
– Сука! Не хватало мне за тобой по лесу бегать! – и толкнул в спину, иди, мол, по тропе, и пригрозил: – Пристрелю на месте, если вздумаешь в сторону отскочить!
Но какое там отскочить! Ей еле-еле хватало сил, чтобы переставлять ноги. Несколько раз они ее подводили, и Людмила опускалась прямо на тропу или на камни. Полнейшее безразличие овладело ею. Она прекрасно понимала, что жалостью или уговорами Надымова не проймешь, а только еще более озлобишь, поэтому старалась молчать и даже стоном не выдать своего отчаяния: из тайги ей на этот раз не выйти. И вряд ли кто узнает, что с нею случилось. К тому же она была уверена, что Банзая уже нет в живых. Сквозь щели в стене ей удалось разглядеть, как безвольно болтались руки деда, когда Алик тащил его тело по земле. Перед этим она слышала сдавленные крики Банзая и глухие удары. Бандиты избивали деда за то, что он не дал им расправиться с Людмилой и в последний буквально момент отвел дуло обреза от ее головы. За что и сам заработал сильнейший удар прикладом по спине…
Узнала она это из разговоров Надымова с его чернобородым сообщником, когда пришла в себя и поняла, что лежит в сарае со связанными за спиной руками, на земляном полу среди птичьего помета. Сарай еще в прошлом году служил деду курятником. Но устав бороться с прожорливыми хорьками, дед от кур избавился, но не посчитал нужным очистить сарай от следов их пребывания…
Против ее ожиданий, бандиты на пасеку не вернулись, а пошли в сторону крутого и опасного перевала Колдун, на котором вплоть до июля лежит снег и который только самые отчаянные смельчаки из заезжих туристов зачастую безуспешно пытались форсировать… Но сейчас, в конце мая, он был особенно опасен, и Людмила вздохнула с облегчением, когда поняла, что ее мучители в гору все-таки не пойдут. Их путь лежал к одному из самых труднодоступных участков заповедника, и она с тоской подумала, что здесь-то ее искать уж точно не будут. Слишком далеко от этого места лежал заявленный ею маршрут, который так и не удалось пройти до конца…
Кашель продолжал душить ее, она задыхалась, и наконец Надымов показался из палатки. Похоже, он основательно приложился к бутылке, потому что еле держался на ногах. Покачиваясь и беспрестанно вытирая рот тыльной стороной ладони, он подошел к Людмиле и, заложив руки в карманы брюк, принялся медленно раскачиваться. С пятки на носок, с пятки на носок… Потом столь же медленно опустился на корточки, вытащил из нагрудного кармана куртки носовой платок и тщательно протер ей лицо.
– Пить хочешь? – Он взглянул на платок и, сморщившись, отшвырнул в сторону. Потом склонился еще
