– Прости, – сказала я виновато. – Видно, вчера сильно устала. Ничего страшного, если б ты меня разбудил.
– Хорошо. – Вадим тоже умерил тон. – Спускайся, перекуси, что там Мадина приготовила, и поедем, пока снова дождь не пошел. Как бы не завязнуть тогда где-нибудь по дороге.
Затем хозяин дома улыбнулся Мадине.
– Иди, дорогая, накрой на стол побыстрее, а то мы до вечера не соберемся.
Машину мы оставили на въезде в село. Впрочем, где там въезд, а где выезд, я так и не поняла. Дома хаотично рассыпались по горе, некоторые вообще были едва заметны среди деревьев. Просто закончилась разбитая колея, по которой мы спустились с горы, началась более-менее сухая грунтовка, и Вадим заглушил мотор.
– Дальше пойдем пешком, – объявил он. – Посмотришь, где что находится, люди увидят тебя со мной. Потом будешь сама спускаться. Бояться нечего. Никто тебя не тронет.
– А я и не боюсь, – не преминула напомнить я.
И мы пошли по деревенской улице бок о бок. Иногда на скользких или каменистых участках Вадим поддерживал меня под руку. Со стороны мы, наверное, напоминали семейную пару, прожившую вместе не один год и понимавшую друг друга без слов. А мы действительно обходились без слов. Вадим хранил непроницаемый вид, а я глазела по сторонам и жалела, что не прихватила фотоаппарат.
Наконец вышли на главную улицу селения. Дорога стала шире и суше, но все равно, то ныряла вниз, то ползла вверх. По левую сторону высились бывшие общественные здания: конторы чайного совхоза и заказника, почта. Последней мы миновали столовую. Теперь в ней размещались магазин и небольшое кафе, в котором, по словам Вадима, по вечерам собиралась мужчины выпить вина, поиграть в нарды, обсудить события за день. На здании почты виднелась вывеска: «Ламбарт». Именно так, с буквой «а» в начале и «т» на конце. А в бывших конторах сквозь выбитые окна гулял ветер. Внутри гнездились голуби – даже на расстоянии было слышно их бормотание. Все эти строения стояли у самого обрыва. Внизу, под обрывом, шумела невидимая река.
Чайный совхоз развалился в начале девяностых, пояснил Вадим, а заказник и подавно лет тридцать уже существовал только на бумаге. Я хотела спросить о той новенькой вывеске, которую заметила недалеко от развалин старой крепости, но решила выбрать другое, более подходящее время.
Мы миновали золотившийся новыми брёвнами детский сад. С десяток ребятишек гуляли в дворике. Их звонкие голоса были слышны издалека. Справа раскинулось кукурузное поле. Кукуруза уже поднялась над землей на полметра. Крепкие стебли стояли торчком, как копья древних всадников. Три свиньи местной породы, чёрные и длинные, как торпеды, медленно перешли улицу.
Справа за кукурузником открылся школьный дворик с маленькой, очень домашней школой. Двери одного из классов были открыты – все классы выходили на длинную веранду с крылечком. В конце веранды стояли парты, нагромождённые одна на другую.
Обогнув школьный дворик, дорога пошла вправо и вверх. Здесь она была сильно замусорена, занесена галькой и крупными камнями – следами ливневых потоков. Мы же свернули влево.
Путь до Дома культуры, по словам Вадима, занимал минут десять, но мы шли около часа. На каждом шагу Вадим пожимал руки встречным сельчанам, целовал седую щетину стариков и сморщенные лица старух, одетых в черные платья и черные платки, с каждым долго вел непонятный для меня разговор. Оказывается, Добров бегло говорил по-абхазски. Возле нас останавливались все до одной проезжавшие мимо машины. Выходившие из них люди открывали Вадиму объятия, целовали его, и опять с каждым из них нужно было что-то долго обсуждать. Все без исключения обращали на меня внимание. И Вадим с самым счастливым видом произносил какие-то слова и обнимал меня за плечи.
– Очень красивая женщина! Поздравляем! Счастья, радости, веселья!
Эти комплименты и пожелания я выслушала неимоверное количество раз. И наконец не выдержала.
– Не стыдно врать? – спросила я, улучив момент, когда на короткое время мы остались без свидетелей. – Я ведь скоро уеду! Что ты скажешь людям?
– Слушай, – Вадим замедлил шаг, – что тебе не нравится? Я о твоей репутации пекусь.
– А мне плевать на мою репутацию, – разозлилась я. – Обо мне он заботится… Не обо мне, а о себе! Ты ж у нас чистенький, правильный весь! Вон как люди тебя уважают! Всего исцеловали-облизали!
– Вот этого не трожь, – нахмурился Вадим. – Да, уважают, целуют, обнимают. Не твоя забота. Я живу здесь и буду общаться с этими людьми по их законам. А ты, пока будешь жить в моем доме, подчинишься тем же законам. Третьего не дано, особенно в твоем положении.
– А чем тебе не нравится мое положение? – вкрадчиво спросила я.
– Тем! – отрезал Добров. – Пока у тебя нет документов, чтобы перейти границу. Я решу этот вопрос, но не раньше, чем вернусь с гор. То есть через две-три недели.
– Две-три недели? – Известие ошеломило меня настолько, что я невольно остановилась. – Ты шутишь?
– Вот еще! Из-за твоего раздолбайства я не намерен ломать свои планы. Единственно, вместо Николая возьму в горы Шалико. С Николаем, конечно, проблем меньше, но у него рана на ноге открылась. Наверное, придется его в Сухум везти.
– Николай? – поморщилась я. – Неприятный тип. И выпивает, по-моему. С чего у него рана? Трофическая язва?
Глаза Вадима сузились.
– Заруби себе на носу: никогда не оскорбляй людей, если ничего о них не знаешь. Николай – мой друг. В сорок четвертом его дед по приказу из Москвы должен был организовать депортацию абхазов в Казахстан и Сибирь. Говорят, баржи стояли в Очамчирах, а железнодорожные составы – в Гаграх. Но машина дала сбой. Может, Берию совесть пробила, может, бог спас, но вернее – дед Николая свою роль сыграл. Он, по матери абхаз, был охранником Берии в свое время. В общем, что бы там ни случилось, депортацию отменили. Берия, кстати, неподалеку от Члоу родился. В селении Мерхеули. По национальности мингрел.
– Но при чем тут Николай? – удивилась я.
– Николай – боевой офицер, прошел Афганистан. Дважды ранен был, контужен. Вышел на пенсию, приехал жить в Абхазию. Здесь его дед и бабушка похоронены. Дом построил как раз в Мерхеули, в сельхозтехнике местной работал. А потом тут запахло войной. Она ведь не сразу началась. Под флагом Грузии первыми пришли бывшие советские армейцы. Для них казалось диким стрелять и грабить в мирном все-таки краю. И тогда Шеварднадзе заменил личный состав войск на уголовников. Им обещали прощение старых грехов и щедрую добычу. Они как действовали… Заходят в населенный пункт – есть три цели: аптека, банк, автомобили. Таранят бронетехникой витрины, хватают наркотики, деньги и угоняют автотранспорт.
– Ничего себе! – уставилась я на Вадима. – Какая ж это война? Бандитский сброд бросили убивать мирное население!
– Так я о том же, – усмехнулся Вадим. – О международном праве они и слыхом не слыхали. Против себя восстановили и армян, и русских, и греков, и евреев. Когда в Сухуме начался голод, не было воды. Тех, кто не грузины, выкидывали из очереди за хлебом. Бочка с водой приехала – грузины к ней с ведрами. Русская девочка лет пяти пришла с графином: «Дяденьки, мама болеет, просит пить!» А ей: «Пусть Ельцин вас поит!» Чтобы люди не брали воду из пожарных водоемов, набросали туда дохлых собак. Поэтому, когда пришли абхазы и стали раздавать хлеб, консервы, люди просто в голос ревели, благодарили их.
– Ты был на стороне абхазов в той войне?
Вадим усмехнулся:
– Как ты думаешь, был бы я депутатом, если бы поддерживал грузин?
– Прости, глупость сморозила, – повинилась я. – Давид рассказывал, что ты какой-то секретный российский объект в Пицунде охранял.
– Допустим, не один я его охранял. Но это другой разговор и к делу не относится. Но, признаюсь, не всегда мы были сторонними наблюдателями.
