замуж за вдовца с двумя детьми, через десять лет овдовела, но это только усилило ее неодержимую тягу к скандалам, которые она своим вытянутым носом разнюхивала и распознавала задолго до их огласки.
Она носила причудливые черные парики, скрывающие жидкие волосы, платья с множеством оборок, бантов и рюшей, призванных замаскировать полное отсутствие бюста и бедер, да и обаянием Глафира никогда не обладала, но тем не менее была хорошо известна в свете и водила множество полезных и приятных знакомств. И, как подозревала Ольга Ивановна, все объяснялось лишь ее страстью к сплетням и слухам, что делало ее идеальным партнером по болтовне за обеденным столом.
В роли лекаря Глафира оказалась менее полезной. Она попыталась сделать подруге примочку с водой, в которую горничная добавила немного яблочного уксуса. Вода потекла по волосам Ольги Ивановны, попала в глаза, и их защипало. Меркушева с ужасом посмотрела на огромное мокрое пятно, расплывающееся по подолу ее платья и розовому бархату софы, на которой она лежала, и простонала:
– Глашенька, дорогая, я благодарна тебе за заботу, но, боюсь, уксусная вода плохо на меня действует.
– Как я тебя понимаю, – трагически закатила глаза мадам Дончак-Яровская. – Подготовка к свадьбе отняла у тебя все силы и здоровье. Твои гирлянды и букеты из роз просто обворожительны, а новая мебель в гостиной... У меня нет слов! – Она склонилась к Ольге Ивановне и, оглянувшись на Райковича, прошептала: – Ты можешь мне полностью довериться. Я в состоянии тебе помочь и прекратить слухи, которые ходят среди гостей...
– Какие еще слухи? – Меркушева забыла о своей роли «больной» и быстро села на софе. – Я не давала никакого повода для слухов.
Глафира поджала губы и осуждающе произнесла:
– Возможно, ты сама и не давала, но исчезновение твоей дочери не осталось незамеченным, потом эти разговоры среди слуг... Неужели Настя отказалась от такого жениха?! Не скрывай, не скрывай, дорогая! – вскрикнула она, заметив протестующий жест подруги. – Я заметила, что граф Андрей неподдельно огорчен подобным поворотом событий.
– Господи, Глафира, какую чушь ты несешь? Я же объяснила, что Настя заболела, а ее жених...
– Ну, это ты кому-нибудь другому рассказывай! – махнула на нее рукой Дончак-Яровская. – С чего бы вдруг молодому графу спешно возвращаться в Петербург? Никто не поверит, что у него нашлись какие-то более важные дела, чем эта свадьба, от которой зависит судьба почти миллиона фунтов стерлингов. Оленька, нужно срочно предпринять меры, чтобы избежать скандала! – Она молитвенно воздела руки и с пафосом произнесла: – О, эти дети! Упрямые, эгоистичные, безжалостные! Им наплевать на родителей и на мнение света!
Ольга Ивановна сжала зубы и ценой неимоверных усилий сдержалась, чтобы не встать на защиту своей дочери и не посоветовать этой напыщенной болтунье убираться подобру-поздорову из ее дома. Но тут не выдержал Райкович и проскрипел из своего угла:
– Смею надеяться, что эти обвинения не относятся к нашей Насте. – Он вышел на свет, слегка прихрамывая, подошел к софе и, заложив руки за спину, с презрением посмотрел на Глафиру. – Советую вам, милейшая, отнести эти упреки на счет пяти оболтусов, которых вы имели несчастье произвести на свет. Чего стоит ваш старший Никита с его прыщами и отвратительной привычкой грызть ногти? И к тому же он имеет склонность подшучивать над весьма достойными людьми, которым он и в подметки не годится! – Райкович сердито сверкнул глазами на долговязую сплетницу и проворчал: – Вы критикуете дочь Ольги Ивановны? В жизни не слышал большего вздора. – Он склонился к руке Меркушевой, быстро коснулся ее сухими горячими губами и опять взглянул на Дончак-Яровскую, на какое-то время утратившую способность говорить. – Идите к себе, Глафира Афанасьевна, и придержите свой язык до утра. Завтра на свежую голову вы поймете, что эти жалкие выдумки яйца выеденного не стоят. – Он сердито стукнул об пол тростью, с которой, похоже, не расставался даже ночью, и, продолжая что-то недовольно ворчать себе под нос, вышел из комнаты.
– Я поражаюсь, Ольга, твоей выдержке! – обиженно фыркнула Дончак-Яровская. – На твоем месте я призадумалась бы, какую репутацию создает тебе непонятная дружба с этим сушеным тараканом, – она с негодованием взглянула на подругу, и та виновато улыбнулась ей в ответ.
– Прошу тебя, не обращай внимания, Ратибор крайне болезненно реагирует на все замечания в адрес Настеньки. Она выросла на его глазах, и он считает себя вправе защищать мою девочку, когда кто-то к ней несправедлив. – Ольга Ивановна страдальчески сморщилась и прижала пальцы к вискам. – Прости меня, Глашенька, мне и вправду о многом хочется с тобой посоветоваться, но давай отложим это на утро. Мне очень плохо сейчас, дорогая! Не займешь ли ты сегодня вечером моих покинутых гостей? А завтра, возможно, я буду в состоянии попрощаться с ними и выразить свое сожаление подобным поворотом событий.
– Ольга, – посмотрела на нее строго Глафира, – надеюсь, твое самочувствие не зависит от того известия, которое могло изменить Настино решение относительно Сергея Ратманова?
Ольга Ивановна призвала силы небесные, чтобы сдержаться и не вытолкать в шею зловредную приятельницу, но вместо этого лишь тяжело вздохнула и пробормотала:
– Ты имеешь в виду... все эти разговоры... о Фелиции Лубянской? Но до сих пор о ней говорили как о любовнице старшего брата?
– В том-то и дело! – С видом опытной заговорщицы Глафира огляделась по сторонам и прошептала: – Эта дамочка не теряет времени, и ее очевидную связь с Сергеем Ратмановым с недавних пор обсуждают в каждой гостиной. Возможно, мне следовало предупредить тебя заранее, но я боялась испортить твое радостное настроение накануне свадьбы. И к тому же я до последнего надеялась, что жених твоей дочери одумается и расстанется с этой эмансипированной лошадью, – Дончак-Яровская брезгливо скривилась. – Эти длинные папиросы, стриженые волосы, вызывающее поведение, отвратительно безвкусные платья... Я удивляюсь мужчинам, которые клюют на подобные штучки и способны пожертвовать огромным состоянием в угоду экзальтированной дамочке с дурными манерами!
Ольга Ивановна схватила с ночного столика флакон с нюхательной солью и поднесла к носу, но тут же отшвырнула его в сторону и залилась слезами, которые были столь же фальшивыми, как и выдуманная ею головная боль. Но это было единственным средством усыпить хотя бы на короткое время бдительность Глафиры Дончак-Яровской и ее ближайшей подруги Дарьи Пискуновой, которая неустанно рыскала по дому в надежде разузнать что-нибудь, способное пролить свет на таинственные события, из-за которых была отложена свадьба. Одно было плохо – голова начинала болеть по-настоящему, и Ольга Ивановна боялась, что не сможет выдержать ночную поездку до почтовой станции.
Глафира наконец-то сжалилась над подругой и, пожелав ей спокойной ночи, прошуршала юбками к двери, но на пороге остановилась и не преминула заметить:
– Будь осторожна, дорогая! Кое-кто уже заметил твое особое расположение к Фаддею Багрянцеву. Конечно, я все прекрасно понимаю. Не каждый день видишь в своем доме подобную знаменитость. Но взгляды, которые он бросал на тебя... – Глафира многозначительно вздохнула, – были слишком красноречивы! Ты не находишь, что это несколько неприлично в нашем возрасте?
Ольга Ивановна почувствовала, что она сейчас взорвется, как вулкан Кракатау, но Глафира словно почувствовала неизбежность надвигающейся катастрофы и быстро покинула ее спальню.
И как только за гостьей захлопнулась дверь, Ольга Ивановна отбросила персидскую шаль, которой прикрывала ноги, и поднялась с дивана.
– Ты все приготовила в дорогу? – спросила она горничную Лушу.
– Да, барыня! – ответила та и выглянула в окно. – Карету, как вы приказали, подадут к заднему крыльцу. А этот барин, который с усами, велел передать, что будут ожидать вас на опушке леса.
Через полчаса Ольга Ивановна в сопровождении Ратибора Райковича и Фаддея Багрянцева, пожелавшего ехать в ее более удобной карете, уселась в свой дорожный экипаж и направилась вслед за каретой графа Андрея к первому пункту своего путешествия – постоялому двору. Там несколько часов назад состоялась уже известная встреча Анастасии Меркушевой с Сергеем Ратмановым.
Через окно отведенной ей на втором этаже спальни Глафира Дончак-Яровская наблюдала за отъездом большой поскрипывающей рессорами кареты. Рядом с ней молча посапывала вечно простуженная Дарья
