полянок с «куриной слепотой». Вот это надо беречь! – Он сердито топнул ногой. – То, что хранится здесь. То, что
Глаза Ивана сверкали, лицо раскраснелось. «Он и вправду рассердился, этот славный мальчик!» – подумала Марина и взяла его за руку.
– Успокойтесь, Ванюша, – сказала она ласково. – И не стучите, пожалуйста, ногами. Испортите ценный паркет!
– Извините, – нахмурился Иван. – Иногда меня несет не в ту степь. – И, заглянув в свой блокнот, заговорил уже без яростных ноток в голосе: – Прежде чем приехать сюда, я основательно поработал в архивах и библиотеках. И откопал любопытный факт. Оказывается, один из ваших предков – тайный советник и действительный камергер Петр Васильевич Бартеньев – был директором банка в екатерининские времена и выступил в роли неумолимого судьи по делу о краже в государственном банке двухсот пятидесяти тысяч рублей кассиром Вельбергом. Бартеньев вместе с Державиным горячо принялся за это дело и вел его даже по ночам, заседая с членами комиссии в своем доме у Аничкова моста в Петербурге.
– Да, он был очень искренним и честным человеком. Жил на широкую ногу, но никогда не слыл расточительным.
– Марина Аркадьевна, можно я задам еще один вопрос? – неожиданно робко посмотрел на нее Иван. – Возможно, он не слишком вам приятен, и все же...
– Задавайте, – вздохнула Марина, – хотя я уже догадалась, о чем вам хочется спросить...
– Сейчас мало кто помнит эту историю, – начал Иван, не сводя с нее глаз. – Вы понимаете, о чем я говорю. О знаменитом бриллиантовом ожерелье, которое император Павел подарил княгине Лопухиной. Я читал, что у наследников княгини это ожерелье купили крестьяне графини Бартеньевой и подарили своей госпоже. Этот подарок возбудил в то время немало толков. Бартеньева в благодарность выстроила больницу и школу для крестьянских детей. Причем у графини было три дочери, но ни одной из них она не отдала ожерелье. Оно должно было храниться, как говорилось, в роду. Но как получилось, что оно исчезло? Кажется, в восемьдесят восьмом или восемьдесят девятом году, а в девяностом всплыло на аукционе в Лондоне?
– Слава богу, ожерелье с трудом, но удалось вернуть в Россию. Сейчас оно хранится в Алмазном фонде, и теперь ему ничего не угрожает, – сухо заметила Марина. – Я знаю, что розыском преступников занимались и наша милиция, и Интерпол. Но они так и не нашли ни заказчика, ни исполнителя, не дошли даже до конца цепочки посредников. Кто-то упал с балкона, кто-то попал под машину, кого-то элементарно пристрелили...
– Вы после этого случая очень быстро уехали в Сибирь? – осторожно справился Иван. – Это как-то связано с пропажей ожерелья?
Марина с недоумением посмотрела на журналиста, а затем усмехнулась и покачала головой.
– Увы, Ванечка, я уехала совсем по другой причине, отнюдь не криминальной. И не совсем быстро, через год.
– Вы не ладите с мачехой? – быстро спросил Иван.
– Все в прошлом, – вздохнула Марина. – Сейчас она болеет, и нам не до выяснения отношений. Возможно, я ошибалась, и она действительно любила моего отца.
– Вы сомневались в этом? – снова вцепился в нее Иван, и Марина разозлилась.
Она остановилась в центре зала и с негодованием посмотрела на него.
– Не там ищете сенсацию, молодой человек. – Она даже покраснела от гнева. – Я думала, вы действительно заинтересовались проблемой спасения музея. Но вы, смотрю, больше склонны рыться в чужом грязном белье! Если это так, то наш разговор окончен. Я не хочу, чтобы смерть моего отца и мои отношения с мачехой стали объектом сплетен и обывательских пересудов.
– Извините, – покраснел Иван, – репортерская привычка! – И, заглянув ей в глаза, совсем по-детски попросил: – Не сердитесь, а? Я больше не буду! – И ловко вернул их разговор в прежнее русло. – Я тут с удивлением обнаружил в одной из энциклопедий, что еще одним вашим предком являлся Иван Бартеньев. Он прославился в сороковых годах девятнадцатого века своими шуточными стихотворениями.
– Да, в молодые годы он работал в Министерстве финансов и слыл человеком крайне остроумным, – улыбнулась Марина и подвела его к следующей витрине. – Так, одного из директоров министерства он прозвал «целовальником». Тот на каждое слово жены министра графини Канкриной умильно улыбался и рассыпался в комплиментах: «Ах, как это мило, графиня! Позвольте за то поцеловать вашу ручку!»
– Честно сказать, я видывал таких «целовальников» и в наши дни, – усмехнулся Иван.
– Посмотрите, у нас хранится его шляпа. – Марина показала на потускневший шелковый цилиндр. – Как-то Ивану надоело, что сын его приятеля, очень шустрый мальчик, постоянно надевает его щегольской по тем временам цилиндр. Он отобрал у него шляпу и показал, что вышито внутри.
Я – Бартеньева Ивана,
А не твоя, болвана.
Свою ты прежде поищи,
А не найдешь, иди-свищи!
– Молодец тезка! – восхитился Иван. – Пожалуй, я запомню эти золотые слова. Можно я изменю фамилию и подпишу свою бейсболку? Фломастером. А то я столько головных уборов потерял!
– Можно, – снова улыбнулась Марина. – А теперь подойдите сюда, к этому портрету. Многие возле него теряли не только головные уборы, но и головы.
И она подвела Ивана к большому портрету, который в одиночестве висел на стене бывшей бальной залы. Женщина в белом платье и в белой шляпке сидела на берегу пруда, рассыпав на коленях охапку сирени.
– Это моя прапрабабушка Варвара Бартеньева, а мать ее была из рода Строгановых. После смерти своего первого мужа – графа Андрея Бартеньева она снова вышла замуж за французского графа Артура Полье, а овдовев, вступила в третий брак с находившимся тогда в Петербурге неаполитанским посланником князем Бутери ди Радали. Она и похоронена в Неаполе. А имение по наследству перешло к ее старшему сыну Константину – моему прадедушке.
– Поразительная женщина! – потрясенно прошептал Иван и, отступив несколько шагов, обвел портрет взглядом. – Изумительно красивая, и – постойте, постойте! – Он перевел взгляд на Марину и расплылся в улыбке: – Вы же очень похожи на нее! Ну просто один в один! – Он покачал головой. – Надо же! У вас, стало быть, есть родственники за границей?
Марина улыбнулась в ответ:
– К счастью, сейчас это не является преступлением. – Она посмотрела на часы. – Простите, Иван. Экскурсия закончена. Врачи позволили мне навестить Ольгу Борисовну. Мне еще нужно добраться до больницы.
– Можно я вас провожу? – Иван взял ее под локоть. – Я на машине и с удовольствием подвезу вас.
– Но не рассчитывайте, что вам удастся поговорить с Ольгой Борисовной. Она должна полностью успокоиться, а потом, обещаю, вы обязательно встретитесь с ней.
Они вышли из здания музея. Спустились по широкой лестнице, сбегавшей двумя маршами на обсаженный куртинами роз обширный газон. Скучавший на входе постовой милиционер проводил их взглядом и присел на скамейку в позе «Мыслителя» Родена, только с сигаретой в руке.
Тенистая липовая аллея, широкая, так чтоб могли разъехаться два экипажа, начиналась от газона и вела к парадным воротам. Когда-то здесь проезжали кареты блестящих царедворцев, вельмож и военных, гарцевали кавалергарды и пускали лошадей в галоп прекрасные амазонки. А когда спадала дневная жара, на лужайках появлялись дамы с кружевными зонтиками и в немыслимой красоты туалетах, в шляпах, украшенных перьями или живыми цветами. Они щебетали по-французски, умилялись соловьиным трелям, обмахивались веерами и томно закатывали глаза в ответ на изящные комплименты своих франтоватых
