«Не пройдет и месяца, как я стану первым министром», – сказал он, сияя больше обыкновенного.
Не мое дело было разубеждать его. Я оставил их с Лоренцой и ушел к себе в кабинет, чтобы написать барону Вейсхаупту.
Вскоре мне доложили о приходе отца Лота, виденного мною два или три раза у графини Валуа. Это толстый, малоподвижный, добродушный монах, ум которого, однако, был довольно хорошо развит, и который, по милости де Рогана, добился случая сказать проповедь перед королем. Даже помню, что по этому поводу графиня привела меня в отчаяние, заявив, что он проповедует, как туфля.
Достойный отец вошел и, убедившись, что мы одни, сделал масонский знак, после чего я протянул ему руку.
– Нас обманывают, – сказал он, – так же, как и де Рогана. Берегитесь, чтобы такое важное дело не окончилось простым скандалом, который обрушится на нас и не принесет никакой пользы.
Затем он жестом попросил меня молчать, снова обретя свои тяжеловесные манеры, простился и вышел.
Я побежал к Лоренце и де Рогану, удивленному, видя меня так скоро.
– Князь, – поспешно спросил я, – какие несомненные залоги милости дала особа, которая вам так дорога?
– Во-первых, вот этот, – он поднял руку к медальону, висевшему у него на шее. – А затем, что мне вам еще сказать? Улыбки, незаметные знаки, в которых, тем не менее, нельзя ошибиться.
– Очень немного, – отвечал я. – Берегитесь какой-нибудь западни или ошибки. Вы знаете, что я угадываю будущее; выслушайте меня. Вам следует потребовать с ней свидания…
– Это неслыханная дерзость.
– Счастье благосклонно к смельчакам. Точно так же она должна написать вам. Требуйте этого.
– Я буду повиноваться, дорогой граф.
– Надеюсь, этот совет останется между нами?
– Даю вам слово.
Князь простился, а я сказал жене:
– Лоренца, знаешь, я предвижу, что нашей маленькой графине скоро предстоит большое затруднение.
– О, – сказала Лоренца, – почему? Меня очень удивляет, что ты такого хорошего мнения о королеве, несмотря на то, что знаешь женщин вообще.
Глава VII
О разговоре, который я имел в экипаже с де Роганом, и о выводе, который я из него извлек
Я выходил с Лоренцой из ложи Изиса, где мы только что посвятили еще тридцать шесть желающих. Что меня поражало более всего – это множество красивых женщин во Франции, хотя нельзя было хорошо разглядеть их лица: из ста посвященных в наше дело, думаю, не больше четырех были плохо сложены.
Оставив храм, мы сели в свой экипаж. Оказалось, что там нас уже ждал кардинал де Роган. Насколько можно судить при свете фонарей, он сиял и в то же время был полон торжества, как человек, владеющий какой-то великой тайной. Кардинал почтительно поцеловал мне руку и раскланялся с Лоренцой со смущением, которое я рассеял одним словом.
– Она нас не услышит, – я прикоснулся пальцем ко лбу жены.
– Хорошо, – сказал он, в то время как экипаж тронулся. – Я повиновался вам и имел успех.
– Она написала вам?
– Да, у меня есть письма.
– Князь, вы были избраны для великих дел. Я очень счастлив, потому что люблю вас. В происходящих перед нами событиях вас будет поддерживать неведомое могущество, не противьтесь ему и, пожалуйста, отбросьте ложную скромность. Как ваш Верховный Учитель, приказываю показать мне полученные письма.
Несколько мгновений он колебался; затем вынул из маленького красного бумажника несколько записочек и подал их мне. Я приказал остановить экипаж и, наклонившись к стеклу, развернул письма. Почерк был мне отлично известен. Бумага, чернила были в точности такими же, какие употребляла Мирна. Все выглядело натурально. Я сам не сделал бы лучше.
Тем не менее, мое недоверие не уменьшилось, напротив, эти записки были слишком подлинные, но незначительные. Они относились больше к оказанным услугам, но одна заслуживала внимания.
«Министр (так Мирна обычно называла султана) теперь у меня в комнате. Неизвестно, сколько времени он пробудет. Вы знаете особу, которую я вам посылаю, передайте шкатулку и будьте на месте, я не отчаиваюсь увидеться с вами сегодня».
– Кто передал вам эту записку? – спросил я князя.
– Де Лекло, лакей королевы.
– Где?
– У графини Валуа.
– Вы знаете этого де Лекло?
– Конечно, я сто раз его видел. Отчего вы спрашиваете меня об этом?
– Потому, что ожерелье в два миллиона может потеряться. На вашем месте я предпочел бы отдать его
