– Объелся гамбургеров!
– Вот дерьмо! Надеюсь, он поправится? Им заинтересовался клуб «Доджерс».
– Неужели?
– Да. – Он протянул свою визитку. – Мы думаем, из него получится отличный пробивной питчер.
– Каким образом?
– Хотим подписать с ним контракт.
– Вы что, всерьез?
– Вот документ, сынок. – И он показал бумагу, отпечатанную на английском языке.
– Вы можете мне перевести?
– Пожалуйста. – И гринго по фамилии Кент зачитал пункт за пунктом.
Некоторые положения контракта Грегорио взял на заметку, другие запомнил наизусть, а последние уже не слушал, прикидывая, сколько же заработает его племянник. Чоло и остальные члены команды ошеломленно слушали с разинутыми ртами. Сеньор Кент заявил, что юноше придется остаться в США – он намерен включить его в состав команды города Сакраменто и через три дня повезет в Вашингтон для участия в первом матче лиги.
– Мы как раз подыскивали такого питчера, и мне просто повезло, что я его увидел.
– Но у него нет грин-кард!
– Не важно, мы об этом позаботимся.
– А ему полагается медицинское обслуживание? – поинтересовался Грегорио, вспомнив о слуховых галлюцинациях Давида.
– Какого хрена, он что, болен?
– Нет, конечно, но мало ли, вдруг опять гамбургерами объестся!
– No problem, если подобное повторится, поставим ему клизму и напоим настойкой из ромашки, а кроме того, его медицинская страховка покрывает лечение любого недуга, от головной боли до депрессии.
– Ну, тогда попутного ветра? – сказал Грегорио. – Что дальше?
– Он должен подписать контракт и остаться в США. Куда подевалась наша звезда?
– В раздевалке.
– Тогда пошли туда, пусть подмахнет бумагу!
– Лучше я сам отнесу ему контракт, а с вами встретимся позже в мотеле «Сикс», что на бульваре Сансет, даю вам слово!
– О'кей, брат! – И гринго выпустил облако сигарного дыма. – Увидимся!
– Вот черт! – воскликнул Чоло, выразив общее изумление.
Давид спал на скамейке в раздевалке. Грегорио разбудил его и принялся растолковывать, какие выгоды сулит ему контракт с американцами:
– Даже если ты в конечном итоге по каким-то причинам не станешь играть за «Доджерс», тебя по меньшей мере могут вылечить, разве не здорово? Что скажешь?
– Вам виднее.
– Тогда распишись вот здесь! – Дядя положил перед Давидом контракт, в котором уже значилось его имя.
– Я же говорил тебе! – воскликнул Грегорио восторженно. – Чертовы гринго, гребут под себя все самое лучшее!
– Санди Коуфакс! – выкрикнул Чоло.
Все ребята по очереди поздравили Давида и решили, что это событие надо отпраздновать. Давид пребывал в растерянности; он понимал, что не каждому выпадает удача не только играть в бейсбол, но и получать за это деньги, однако не разделял общей радости, ведь заинтересовать сеньора Кента не составило для него большого труда.
– Команда гринго! – не унимался Чоло, – Да не кто-нибудь, а сами «Доджерс», ни больше ни меньше! Даже зрители тебя уже Санди Коуфаксом окрестили, чего тебе еще надо, задница? – Сантос протянул ему бутылку с пивом, но Грегорио остановил его:
– Ему нельзя пить, иначе контракт автоматически прекращается, там есть такой пункт. Это теперь для него непозволительная роскошь. Подумай только – поиграешь годик в юношеской команде, потом, если будешь вести себя хорошо, перейдешь в тройку «А», а оттуда до большого бейсбола один шаг! И тогда, мать их, деньги на тебя посыплются, как дерьмо! Послушай, племяш, в жизни подобный, шанс выпадает только раз, и упускать его нельзя! Единственное, о чем я сожалею, – что тебя берут к себе не «Янки».
Чоло посоветовал Грегорио не беспокоиться по поводу пива, поскольку готов сам выпить все, что отныне не достанется его племяннику. С этими словами он от избытка чувств вылил на голову Давиду содержимое бутылки. Все сразу закричали;
– Огонь по Санди! Вьетнам ему, Вьетнам! – и принялись бросаться кубиками льда, поливать друг друга струями минералки, пива и мочи, затеяв такую войну, что Давиду пришлось спасаться бегством.
Все это время он не забывал, что убил человека, где там; да и его бессмертная часть не уставала напоминать ему. И все же дальнее путешествие, участие в бейсбольном матче подействовали на Давида успокаивающе, хотя, с другой стороны, огромный город просто ошарашил. Бог мой, что же это такое? Дома, машины, неоновые огни, улицы запружены суетливой толпой! Шум, сумятица! Давид привык к просторам и безлюдью сьерры и не понимал, как можно жить в этакой толчее.
– Да, брат Санди, здесь так, люди идут тебе навстречу, но ты для них будто и не существуешь! – Сантос Мохардин, с которым Давид очень сдружился, не покидал его ни на минуту. Хотя темные круги у него под глазами стали еще заметнее, Чоло восхищал Давида своим бесстыдством и легким нравом. Он любил поговорить, приставал к женщинам прямо на улице и чувствовал себя в большом городе как рыба в воде. Из музыки предпочитал Джима Моррисона и «Роллинг стоунз». Его родители были мелкими землевладельцами, их ранчо располагалось неподалеку от Кульякана. Чоло ненавидел убогое фермерское существование и поступил в университет изучать агрономию только потому, что это давало ему возможность жить на родительском иждивении. В прошлом году он занялся продажей марихуаны, которую и сам постоянно курил, а поездку в Калифорнию использовал для деловых целей. Чоло знал, что на границе никто не будет слишком тщательно проверять багаж пассажиров автобуса Кульяканского технологического университета, въезжающих в США по особому приглашению, и без ведома Грегорио прихватил с собой целый чемодан травки. Потом установил контакте парой гринго, пытавшихся продать ему дурь на стадионе, и, как только выдалось свободное время, вызвал их к себе в мотель. Там он передал американцам свой груз, получил в обмен полную сумку долларов мелкими купюрами и таким образом провернул выгодную сделку. Давид, поселенный в одну комнату с Чоло, с беспокойством взирал на происходящее.
Немного испуганный, Давид вышел подышать свежим воздухом, а заодно убедиться, верны ли рассказы о чудесах, творящихся в ночном Лос-Анджелесе. Он зашагал по бульвару Сансет, ошеломленно пробираясь сквозь возбужденную толпу негров, латинов, белых, ослепленный таким количеством света, что не видно звезд на небе. Давид робел уже гораздо меньше, чем в первые дни, и с интересом разглядывал бары, рестораны, магазины, проституток и педерастов. Гвалт стоял невообразимый, как будто весь мир собрался здесь, чтобы поразвлечься.
«Правду говорили мне в Чакале, пива здесь хоть залейся, и тетки ходят чуть ли не в чем мать родила!» – «Это бал сатаны, – подсказала ему бессмертная часть. – Специально для моряков, вернувшихся из плавания». Давид притворился, что не слышит никакого голоса, и заставил себя думать о Карлоте Амалии. Что-то она сейчас делает? Наверно, спит или болтаете подружками. Мысли о ней тут же повлекли за собой воспоминание о Рохелио. «Если бы он припозднился хоть на десять минут, то, возможно, остался бы в живых, а я с Карлотой был бы сейчас в Тамасуле. А может быть, в Кульякане. Карлота, любимая!» Давид шагал в сторону Голливуда. Он напишет ей письмо и позовет к себе, объяснит, что сам уже не вернется: «По вине дона Педро Кастро, понимаешь? Он потребовал этого от моего папы. Прости за почерк; это самое первое письмо в моей жизни, до сих пор мне было некому писать; здесь очень красиво, меня приняли на работу в «Доджерс», и я уже подыскиваю для себя жилье; здесь есть дома выше склонов ущелья Какачила; я приехал играть в бейсбол, и гринго подписали со мной контракт, мне не хочется к ним, но дядя Гойо говорит, что я буду зарабатывать в тысячу раз больше, чем на лесопилке; да, здесь есть лед, посмотрела бы ты – в мотеле стоит аппарат, который делает ледяные кубики, мы их все время таскаем, потому что они бесплатные, и играем в войну во Вьетнаме, суем их друг другу за воротник и вся одежда намокает!» Давид
