Одноглазый портье вряд ли хорошо меня запомнил. Я начал проверять карманы шведа, и вот что я там обнаружил:
левый внутренний карман пиджака — ничего;
правый внутренний карман пиджака — ничего;
левый наружный карман пиджака — ничего;
правый наружный карман пиджака — ничего;
левый карман брюк — коробок спичек с рекламой галисийского ресторана, банкнот в тысячу песет, выцветшая половинка билета в кино;
правый карман брюк — прозрачный полиэтиленовый пакет с а) тремя упаковками белого порошка — алкалоида, анестетика и наркотика: кокаина, одним словом; б) три „промокашки“, пропитанные кислотой[8]; в) три таблетки амфетамина;
ботинки — ничего;
носки — ничего;
трусы — ничего;
рот — ничего;
отверстия носовые, ушные, ректальное — ничего.
Проводя досмотр, я один за другим задавал себе вопросы, на которые в силу сложившихся обстоятельств уже не мог получить ответа. Кем на самом деле был этот тип? При нем не обнаружилось ни документов, ни записной книжки, ни писем, которые обычно носят в кармане, чтобы при случае бросить в почтовый ящик. Зачем он ко мне приходил?
Факты говорили за то, что его интерес к моей сестре не был проявлением чувства. Как он меня разыскал? Я нашел ночлег только глубокой ночью — как могли узнать об этом отеле моя сестра и ее клиент? Почему он угрожал мне пистолетом? Почему у него в кармане лежали наркотики? Почему он побрился? На эти вопросы могла ответить только моя сестра. А значит, необходимо было срочно с нею увидеться и поговорить, хотя это означало бы втянуть ее в историю, которая, судя по началу, будет страшной и кровавой.
Мне пришла в голову мысль разорвать договор с комиссаром Флоресом и вернуться в психушку, но не сочтут ли меня в подобном случае причастным к убийству шведа, если не прямым убийцей? А с другой стороны, в состоянии ли я раскрыть теперь уже не только тайну исчезновения девочек, но еще и историю с незнакомцем, которому взбрело в голову помереть на моей кровати?
Как бы то ни было, времени на размышления не оставалось. Одноглазый наверняка видел, как швед входил в отель, и наверняка подумал, что мы собираемся сэкономить, выспавшись вдвоем на одной кровати, так что он, вероятнее всего, очень скоро явится с проверкой. А посему, отложив теоретические изыскания но лучших времен, я рассовал по своим карманам то, что раньше находилось в карманах шведа, не забыв и пистолет, после чего, стараясь не очень шуметь, открыл окно и прикинул расстояние — окно выходило во внутренний дворик — до земли. Не слишком высоко, можно отделаться парой синяков. Я уложил шведа в постель, двумя ударами кулака закрыл глаза цвета морской воды — смерть придала им выражение удивленной невинности, — укрыл простыней до самого подбородка, погасил свет, перелез через подоконник и снаружи осторожно опустил раму. Потом разжал пальцы и ринулся в черную пустоту, отметив мимоходом, что ошибся в расчетах и до земли дальше, чем я думал, так что дело в лучшем случае кончится множественными переломами, а в худшем — от меня останется мокрое место, и тогда конец всем моим приключениям.
Глава V. Два бегства подряд
Волей-неволей совершая по пути акробатические трюки — не хуже тех, что прославили имя несчастного князя Кантакузино[9], я летел к земле, размышляя от нечего делать о том, как буду выглядеть с расколотым после падения котелком. Но ничего подобного не произошло (иначе не читать бы вам сейчас этих увлекательнейших страниц), потому что я приземлился на скользкую и вонючую кучу отбросов, судя по запаху, состоявшую из взятых в равной пропорции остатков давно сгнившей рыбы, овощей, фруктов, яиц, требухи и прочей малоаппетитной дряни. Так что выбрался я оттуда с ног до головы вымазанный липкой зловонной жижей, но зато целый и невредимый. Мне не стоило больших усилий добраться до окружавшей двор невысокой глинобитной стены, на которую я без труда взобрался. Уже стоя на стене, я обернулся, чтобы бросить взгляд на окно, из которого только что выпрыгнул. И каково же было мое удивление, когда я увидел в этом окне свет! Я хорошо помнил, что выключил его. В проеме окна можно было рассмотреть два темных силуэта. Я не стал тратить время на разглядывание их: спрыгнул на землю и, пригнувшись, побежал между мешками и ящиками. На пути мне встретилась еще одна стена — или, может быть, это была та же самая? Искусством преодолевать любые ограды я овладел еще в детстве, так что и с этим препятствием справился легко и вскоре очутился в переулке, в конце которого начиналась улица, ведущая к Рамблас. Перед тем как вступить на мостовую самой оживленной артерии Барселоны, я выбросил пистолет в канализационный люк и испытал немалое облегчение при виде того, как черная дыра проглотила смертоносный механизм, дуло которого совсем недавно было направлено прямо на меня. А чтобы я почувствовал себя совершенно счастливым, вдруг кончился дождь.
Я снова двинулся в тот бар, где несколькими часами раньше беседовал с сестрой и беднягой шведом. Но не стал входить в заведение, а решил понаблюдать за ним — в ожидании, пока выйдет моя сестра, дал несколько кругов, стараясь не попасть ногой в зловонные лужи с содержимым желудков тех, кто не выдержал ночных попоек. Я был уверен, что она там: раньше она всегда сидела в баре до утренней зари в надежде на припозднившихся клиентов, которые рассчитывали на дешевую добычу и действительно получали то, что хотели, почти даром.
Первые лучи солнца уже золотили горизонт, когда моя сестра наконец вышла. В два прыжка я подскочил к ней, и наградой мне был испепеляющий взгляд. Я спросил Кандиду, куда она направляется, и она ответила, что домой. Я предложил проводить ее.
— Уже один твой вид, — объяснил я свое желание, — пробуждает в мужчинах звериную страсть и заставляет их совершать глупости. Легко понять, почему они готовы ради тебя на любые безумства, но это не значит, что я, твой брат, готов потворствовать этому.
— Еще раз говорю: денег не дам.
Я повторил, что мною движут отнюдь не меркантильные интересы, и перевел разговор на светские сплетни, почерпнутые из журнала „Ола!“ двухлетней давности (о чем, впрочем, она не догадалась — ведь жизнь знаменитостей, без сомнения гораздо более приятная, чем наша с вами, и исполненная самых утонченных радостей и изысканных удовольствий, в сущности, так же монотонна, как и жизнь всех остальных) и словно невзначай задал вопрос:
— А что с тем парнишкой, с которым ты меня недавно познакомила и который, похоже, от тебя совсем голову потерял?
Кандида плюнула в афишу, наклеенную на стену.
— Как пришел, так и ушел, — ответила она, и сарказм не смог скрыть ее грусти. — Два дня вокруг меня крутился, а я все не могла в толк взять, чего ему нужно. Одно скажу: это не мой тип. Я привыкла иметь дело с этими, как их… с больными. Думаю, он из тех извращенцев, которые полагают, что если для девушки настали трудные времена, то она согласится вытворять все, что им ни вздумается, и, в общем-то, они правы. Одним словом, больше я его не видала. Был и сплыл. А тебе к чему это?
— Да так, ни к чему. Просто показалось, что вы хорошая пара: такие молодые, такие полные жизни… Я всегда был уверен, что ты создашь семью, Кандида. Жизнь, которую ты ведешь, не для тебя. Твой удел — семейный очаг, дети, любящий муж, загородный домик во Флоресте…
Я еще долго в подробностях расписывал счастливую жизнь, которой у Кандиды никогда не будет, пока у нее не поднялось настроение.
— Ты уже завтракал? — поинтересовалась она.
— Думаю, что еще не успел, — постарался я не выглядеть навязчивым.
— Идем ко мне: от вчерашнего ужина кое-что осталось.
