ещё один забавный эпизод, когда мой знакомый лётчик — Володя Рябий, став уже испытателем, делал взлёт на перегруженной машине (есть такой специальный режим в испытательной авиации). Но из-за сильной жары самолёт оторвался от земли на самом пределе. К тому же произошёл небольшой отказ двигателя, который Володя при всём желании не мог заметить. Его просто было трудно обнаружить теми средствами, которые имелись в то время на самолёте. В результате машине недоставало тяги при так называемом чрезвычайном режиме, и она оторвалась от ВПП в самом её конце. Самолёт с выпущенным шасси практически не набирал высоты и, поднявшись на 10–12 метров, стал идти к земле. А Володя, вместо того чтобы катапультироваться, принял решение сажать его на грунт.
И посадил. В общем-то ничего страшного не случилось. Если бы машина не была полностью загружена бомбами. Как только самолёт остановился, Владимир тут же из него выскочил и со всех ног бросился прочь. Потом вдруг остановился, вспомнив, что не выключил аккумулятор. Инструкция гласила, что после посадки необходимо поставить РУД на «стоп», включить перекрывной кран и выключить аккумулятор. Это, конечно, нужно было делать, но не в той очень опасной ситуации, в какую попал Рябий. Потому что при такой посадке, тем более на грунт с его ямами и рытвинами, на самолёте, под завязку гружёном бомбами, возможен любой исход, в том числе и самый печальный.
Тем не менее Володя вернулся, запрыгнул на крыло, выключил аккумулятор и снова побежал. Потом опять остановился, вспомнив, что не забрал свою планшетку. Рванул было к самолёту, но потом подумал: «Бог с ней, с этой планшеткой!» — и побежал ещё быстрее подальше от опасного самолёта. Когда находившегося в этот момент в воздухе другого лётчика спросили, как дела у Рябия, что с самолётом и с лётчиком, тот ответил:
— Не знаю, как он себя чувствует, но то, что он бежит быстрее, чем я лечу, — это точно.
11. ПЕРВЫЙ ОТПУСК
Свой первый отпуск я уже почти и не помню. Он проходил на одном дыхании. Помню только, что все сели в один поезд, хорошо и крепко выпили, некоторых сильно развезло. И кто-то предупредил, что нас непременно будет встречать патруль на Павелецком вокзале. Многие из нас, те, кто чувствовал себя неуверенно, сошли заранее на ближайших к Москве станциях, а потом доехали до города на электричках, тем самым ещё раз проявив свою лётную смекалку.
Когда оставшиеся вышли в Москве, на вокзале нас действительно встречало много патрулей. И я невольно пожалел, что не воспользовался уловкой своих товарищей. Потому что патрули решительно двинулись нам навстречу, потребовали документы, проверили их и предложили пройти вместе с ними. Потом нас, слава богу, отпустили. И мы, радостные, побежали в метро, чтобы побыстрее добраться до родного дома. Расставание с сокурсниками было мгновенным. Все сказали друг другу: «Пока. Созвонимся!» — и побежали сломя голову по домам.
Не помню в деталях, как он проходил, этот мой первый курсантский отпуск. Помню только, что мы встречались каждый день со своими школьными друзьями. Это были вечеринки с девчонками. Но надо быть честным и откровенным, особо культурным это времяпрепровождение не назовёшь. Впрочем, так, по- видимому, вели и ведут себя курсанты всех поколений. И у нас в России, и наши сверстники за границей. Может быть, через это надо пройти всем. А возможно, это была разрядка после строгой и нормированной армейской жизни. Просто нужно было дать выход накопившейся юношеской энергии. По театрам мы, конечно, не ходили. По концертам — тоже.
Правда, тогда концерты были редким явлением. Обычно по «красным дням» календаря в парках Москвы, в саду «Эрмитаж» шли праздничные концерты. Сольных концертов звёзд эстрады практически не было. И вообще, культурная жизнь столицы и была, может быть, для кого-то активной. Но для большинства она представляла собой посещение спортивно-зрелищных мероприятий и кинотеатров.
Очевидно, отсутствие таких мероприятий и чувство свободы, аналогичное, наверное, тому, что ощущают птицы, вырвавшиеся из клетки, или рыбы, выскользнувшие из сетей браконьера, и обеднили нашу отпускную жизнь в культурном плане. Конечно, можно было ходить по музеям, соприкасаться с прекрасным, обогащаться духовно, но уж очень мы были жадны на встречи со сверстниками и просто сильно друг по другу соскучились.
12. ЧТОБ СЛУЖБА МЁДОМ НЕ КАЗАЛАСЬ
Авиация — прекрасная штука. Это удивительное действо. Это просто необыкновенная вещь. Тут никого не надо агитировать. Сейчас даже многие политики и шоумены, впервые попробовавшие полёт, уже не могут отказаться от неба. Это наркотик! Но этот наркотик, я бы сказал, имеет большое социальное значение, поскольку благодаря ему здоровеет и крепнет нация. Человек, который летает, вынужден заботиться о своём здоровье и поддерживать его. Кто летает — тот здоров. И чем больше людей у нас будет летать, тем здоровее будет нация.
Я пишу эти слова, а сам вспоминаю свои первые шаги в авиации. Мы — курсанты-первогодки — приехали в лагерь Рассказово, расположенный в 52 километрах от Тамбова и примерно в 7 километрах от городка с тем же литературным названием. Место очень живописное — поля, окаймлённые берёзовыми рощами и сосновыми перелесками.
Нас сгрузили, вернее, выбросили в чистом поле, где стояло одно-единственное здание барачного типа. Это был штаб, в котором располагались офицеры. Рядом с ним — небольшое ровное место с отрытыми ячейками для палаток.
Когда мы ехали в Рассказово, то надеялись, что всё будет как положено. Нас встретят, разместят в палатках. Мы примем душ. А после установочных занятий нас накормят и дадут отдохнуть. Но поэзия авиации оказалась на поверку суровой армейской прозой. Был апрель. Лил проливной дождь. Мы поспрыгивали с машин в шинелях и тут же до нитки промокли. Никто не догадался разместить нас в том же штабе, чтобы понапрасну не подвергать хотя бы испытаниям сырой стихией. Более того, нам приказали ставить палатки и выдали один топор на всех. А палаток надо было поставить 12 или 14. Досок для крепления низа тоже не было. Было лишь по четыре кола да сами брезентовые палатки. Даже маленьких колышков для крепления верёвок — и тех не было. Что прикажете делать?
Все молча стояли группами — так было теплее. Но если так же стоять и дальше, то брезент промокнет окончательно. А ведь палатки не просто надо поставить, их ещё и начальство должно принять. Принять, как полагается, обшитыми снизу досками. Когда мы спросили, где их взять, ответом было долгое молчание. Сейчас всё это может показаться диким и нереальным. А тогда… Нам не раз пришлось вспомнить сакраментальную фразу: «Да, тяжела ты, дорога в небо!»
В нас закипала злость… Мы не знали, что нам делать. Меня же ещё возмущало и то, что будущие наши инструкторы смотрели на нас из окон штаба, но никто из них не вышел, чтобы помочь нам или хотя бы дать совет. Возможно, кто-то из них и испытывал угрызения совести, но тем не менее никто не прекратил это бессмысленное и глупое издевательство.
Продолжать стоять без дела смысла не имело. Нужно было что-то срочно предпринять. Я огляделся вокруг и увидел ещё какой-то стоящий в стороне барак. Показал на него ребятам и предложил разобрать его на доски. Что мы и сделали. Разобрали. Каково же было наше удивление, когда мы обнаружили внутри табак, сыры, консервы, макароны… Барак оказался складом военторга. Но, кстати, никто ничего из съестного не взял, как ни голодны мы все были.
Таким образом, палатки мы установили. И они были приняты. Только к вечеру нас догадались поместить в здание штаба, поскольку все палатки были залиты лужами апрельской воды. Тут как раз подъехали и недостающие инструкторы. Наш вид поверг их в полное изумление, и, наверное, кто-то из них подсказал пехотным горе-командирам, занимавшимся нашим воспитанием, что так дело не пойдёт. Если все курсанты заболеют — некого будет учить.
Поэтому нас срочно накормили. Затем заставили переодеться и оставили спать в штабе. Но перед
