себя «апостолами смерти» и не только исповедовали мученическую смерть как высшую ценность в противовес языческим верованиям, но и совершали групповые самоубийства, воображая, что этот путь приведет их к спасению и вечному блаженству. Сотни, а как свидетельствует св. Августин, даже тысячи монахов в исступленном приступе пароксизма прыгали в пропасть, обагряя скалы своей кровью». Св. Августин и св. Оптий осудили такую практику в своих трудах, обличающих жертвоприношения.
Тертуллиан (цитируется по «Истории мученичества в традиции ранних христиан», Артур Джеймс Мейсон, Лондон, «Лонгменз & Грин», 1905, с. 106) пишет: «Во времена яростной травли Антонием азиатских христиан, последние, все как один, предстали перед трибуналом. Нескольких тут же подвергли экзекуции, а остальным он заявил: «Презренные! Если хотите умереть, то поищите подходящую пропасть или веревку».
Впрочем, истории известно не так уж много подобных, ужасающих своей откровенностью случаев массового самоубийства. Тем не менее есть немало свидетельств тому, как мученик добровольно шел навстречу судьбе и с радостью и удовлетворением принимал страдания. Некоторые из таких примеров будут приведены в этой главе, хотя я и воздержусь от подразделения мучеников на добровольцев и невольных страдальцев.
Как правило, к самоубийцам не относят ученых, подвергающих свою жизнь смертельному риску во славу науки, патриотов, жертвующих собственной жизнью во имя свободы, святых и других людей, положивших свою жизнь на алтарь общественного служения. Те, ради кого они шли на добровольное самоотречение, не считают последнее самоубийственным, ибо усматривают в нем общественную пользу и идентифицируют такие поступки, как конструктивные, свойственные человеческой природе. При наличии социальной или реальной ценности поступков не имеет значения, желает человек собственной гибели или нет — в любом случае его деятельность считается конструктивной. Таким образом, персонаж Чарльза Диккенса Сидни Картон олицетворяет романтический уход от реальности и предполагаемых ею возможностей. Мученик, полностью обуздавший свою агрессивность, искупает свои грехи, утверждая конечную, хотя и доставшуюся дорогой ценой победу любви.
Для демонстрации саморазрушительных тенденций я выбрал те примеры самопожертвования, где стремление к самоуничтожению проявляется наиболее ярко и не испытывает побочного влияния нейтрализующих импульсов. Эти примеры убедительно свидетельствует, что жертва не только смиренно принимает свой жребий, но с радостью его благословляет. Другие примеры показывают, как люди преднамеренно изыскивают средства к самоуничтожению; есть и такие, кто, не думая о собственном благе, приносит себя в жертву общественным потребностям.
До определенной степени и в зависимости от цели, аскетизм может быть конструктивным. В целом следует различать аскетизм, умерщвляющий тело, от конструктивных задач, к решению которых стремится спортсмен или больной, сознательно ограждающий себя от излишеств.
Несмотря на бесчисленное множество общеизвестных исторических фактов, можно привести немало конкретных примеров из психиатрической практики. Итак, речь пойдет о так называемых клинических случаях. В то время как исторические примеры вызывают у публики любопытство и восхищение, на пациентов клиник смотрят в лучшем случае с удивлением, но чаще — с презрением и отвращением.
Прагматичная эпоха предъявляет свои требования, и мученик должен доказать свою социальную полезность. Однако были времена, когда таких доказательств не требовалось — жертвенность была ценна сама по себе. Как бы там ни было, именно «клинические мученики» являются объектом нашего изучения.
Психиатру не вменяется в обязанность осуждать или оправдывать пациента. В его задачу входит исследование личностных характеристик и механизмов психики. В данном случае имеется в виду механизм получения высшего удовлетворения от страдания или лишения. В поисках ключа к разгадке едва ли не главной психологической головоломки — радости, порожденной болью — возникли многочисленные теории и философские школы. Когда такая радость имеет ярко выраженную сексуальную природу, мы называем ее неприкрытым мазохизмом. Психоаналитики придерживаются теории, согласно которой эротический элемент присущ всем феноменам такого рода, причем даже тогда, когда его проявление носит скрытый характер. Поэтому большинство трудов по психоанализу, особенно ранних, исходят из предпосылки, согласно которой мазохизм является основной характеристикой мученичества. Впрочем, современные исследования подсознательной мотивации не подтверждают этого.
Еще одна возможность психоаналитического исследования возникает в связи с клиническими случаями мученичества и аскетизма, принимающих форму нервного расстройства. Неспособность испытывать радость жизни вынуждает человека искать удовлетворения в горе и наслаждаться сочувствием окружающих. Главные характеристики этого расстройства мы рассмотрим с привлечением наиболее типичных примеров из практики.
Начнем с дамы, чей аскетизм и мученичество прямо-таки бросались в глаза.
Будучи во многом удачливой, она тем не менее постоянно сетовала на судьбу и бога и соответственно вызывала у окружающих сочувствие. Лишь немногим ее поведение казалось аскетичным, а ее неспособность радоваться жизни выглядела нарочито и бездушно.
Пожертвовав многим, родители заплатили за ее обучение в колледже. Во время учебы стремление к знаниям было противопоставлено общественной жизни. Внутренний конфликт имел и другую сторону: полагая, что женщины, наравне с мужчинами, имеют право на социальную активность, она противопоставила последнюю учебе. Возникла некая двойственная и противоречивая ситуация. Она прерывает занятия в колледже и, невзирая на свои незаурядные интеллектуальные и внешние данные, начинает заниматься рутинным, скучным бизнесом. Деловая активность отнимает все ее время и силы, но она упорствует и доводит себя буквально до нервного истощения. Спустя какое-то время у юной леди проявляется незаурядный музыкальный талант, и вскоре она становится искусной исполнительницей. Тем не менее через несколько лет она начинает отрицать саму возможность занятий музыкой, а еще через десять лет ее навыки естественно утрачиваются. Разве не напоминает ее поведение монашескую аскезу? Например, известно, что средневековый монах, бывший одаренным лингвистом и говоривший на двадцати языках, дал обет молчания и в течение тридцати лет не произнес ни слова.
Прошло несколько лет, и у героини нашей истории появилась возможность уехать в Нью-Йорк и реализовать свои так долго сдерживаемые амбиции. Она согласилась поменять место жительства, но вдруг лишила себя всякой возможности развлекаться. Она не только устояла перед соблазнами огромного мегаполиса — а к ее услугам были театры, музеи, концертные залы и художественные галереи, то есть места, где она смогла бы в полной мере удовлетворить свои эстетические запросы, — но не выказала ни малейшего желания участвовать в культурной жизни. Точно так же она проявила полное равнодушие к гипотетическим развлечениям на любовном фронте. С завидным упорством она занялась делами мужа, которые, с одной стороны, были для нее абсолютно не интересны, а с другой — вовсе и не требовали ее участия. С ее согласия, если не по ее почину, семейство поселилось в убогом, неприглядном месте. Она не знала дружеского участия и влачила монотонное, тусклое существование. Единственным утешением героини были горькие филиппики о собственном убожестве, которые приносили ей ярко выраженное удовлетворение, которое она не стеснялась выставлять напоказ. В этом, пожалуй, и было ее основное отличие от аскетов, которые не только не сетуют на судьбу, но втайне испытывают гордость при мысли о собственных лишениях.
Позднее у этой женщины появилось еще больше возможностей для самообразования и социальной активности. В течение семи лет она поочередно жила в нескольких европейских столицах, путешествовала по континентальной Европе, побывала на Британских островах и Дальнем Востоке. Но по-прежнему во всем, что касалось удовольствия, эта дама демонстрировала редкое самоограничение. Впрочем, у нее появилось больше знакомых, которые не стали друзьями; она стала больше пить и чаще появляться на людях, хотя светская жизнь и не доставляла ей радости. Официальный статус ее мужа, как представителя американской администрации, открывал перед ней двери в высшее общество, а его деньги и тонкий вкус сделали ее самой изысканной и модной женщиной Европы. Какое-то время она пользовалась несомненным успехом у окружающих, но ее патологическая неспособность радоваться жизни убедила знакомых в тщетности попыток развеселить эту «царевну Несмеяну». Постепенно вокруг нее образовался вакуум.
