Сделай погромче

— Чего? Ты, что ли, шутишь? На дворе на хрен 1991 год — кто сейчас устраивает раздельные танцы? Нет, ты блин точно шутишь.

— Нет. Этот чувак Маркус, из баскетбольной команды, он только что заставил меня подписать петицию.

— Зачем им раздельные танцы? — спросил я.

— Ну, эти из школьного совета не могут договориться по поводу песни, ну этой, главной песни.

Я подумал, что если уж кипельно-белые парни из школьного совета не могут договориться, то на что надеяться нам, все остальным? Господи боже, черт возьми.

— Все равно. Мы же младшие, — сказал я.

— Не знаю, я думал, может, пойти, — сказал он.

— На черные танцы? — спросил я и понял, что ответ его убивает, уголки его гладких черных губ опустились. Глаза стали маленькими, и на секунду я задумался обо всех парнях, которые доебывались до Рода, и никто из них не был белым, потому что даже в этой охуевшей школе, понимаете, о чем я, не нашлось ни одного белого качка, который стал бы доебываться до черного, даже такого хилого и заученного.

— Да, наверное, — сказал он. — Может, и ты мог бы пойти.

— На черные танцы? Ты о чем вообще? Я другого цвета.

Он вздохнул и кивнул, и мы разошлись в разные стороны.

К концу дня все прояснилось. По всей видимости, события развивались следующим образом: гребаные старшеклассники из школьного совета, который сплошняком состоял из этих придурков, корчащих из себя политиков, организовывали танцы для старших. Они выбрали ди-джея, меню, определились по поводу заглавной песни. По всей видимости, эти парни из школьного совета, почти все белые, постановили, что заглавной песней будет Wonderful Tonight, хренова песня Эрика Клэптона, которая была на хрен заглавной песней каждый хренов год. В общем, несколько других парней, два черных чувака и один латинос, предложили свой вариант, Make It Last Forever, черный R&B хит. Группы спорщиков принесли каждая свою песню, проиграли их для школьного совета, и, разумеется, черные, которых было меньше, проиграли. Черные попытались оспорить решение совета, но белые ни в какую не соглашались, и в результате черные сказали: На хрен. У нас будут свои танцы, и, видимо, всерьез это и планировали.

Все это рассказал мне после уроков Билл Саммерс, стоя у своего шкафчика, который был по соседству с моим. Он состоял в школьном совете, белый до рези в глазах, в голубой рубашке и голубом галстуке, светлые волосы, идеальная стрижка. Рассказав все это, он посмотрел на меня и сказал: «Ну разве это не полный идиотизм?», и я сказал: «Похоже на полный идиотизм», но точно не знал, почему.

Не уверен, что именно мне казалось идиотизмом, — то, что белые неизменно выбирали одну и ту же песню вот уже восемь раз подряд, или то, что черные так разозлились, что собрались устроить собственные танцы, или то, что куратор мистер Хелман не мог придумать, как на хрен разрешить эту проблему. Чем больше я думал об этом, тем сильнее злился. Белые поступили как положено. Они принесли свою песню и устроили голосование. Черные проиграли в честной борьбе, так что, наверное, они вели себя как обиженные дети. А может, и нет, не уверен. В смысле, может быть, поскольку школьный совет весь в основном был белый, у черных вообще не было никакого шанса. В смысле, раз уж я подумал об этом, например, если б в хреновом школьном совете были только черные и однажды, всего лишь один раз я захотел бы, чтобы заглавной песней была Sweet Child о'Mine, и я знал бы, что, что бы на хрен ни случилось, у меня нет ни единого шанса, не знаю, может, я тоже бы разозлился. И если бы такая херня случалась со мной каждый день, день на хрен за днем, по всем каналам — каждая песня на радио — рэп, каждый артист в кино — черный, если бы весь этот хренов мир был черным и глядел бы на меня, и у меня не было бы ни единого мать его шанса на справедливость, — и вот тогда, может быть, очень возможно, меня бы все это в конце концов достало, и я сказал бы: На хрен. На хрен. Выпускной бал бывает только раз в жизни, и я хочу, чтобы для меня он имел смысл, и может быть, очень возможно, мне захотелось бы выйти и сделать что-то свое. И мне все это казалось неправильным и грустным, как будто все эти из школьного совета потеряли во что-то веру.

Я сказал Биллу Саммерсу: «Ну пока» и решил, что раз я еще не в выпускном классе и с нашими танцами все вроде в порядке, и раздельные танцы устраивают только для выпускников, то это не моя на хрен проблема, потому что вообще, да пошла эта школа.

ТРИ

Как всегда, с Ким и Гретхен я встретился на стоянке после уроков. Я заканчивал на пятнадцать минут раньше, так что обычно дожидался их, лежа на капоте «эскорта» и разглядывая проходящих мимо католических цыпочек в белых прозрачных блузках и роскошных фланелевых юбках, подмигивая им и рыча от удовольствия. Было жарко, самое начало мая, и я снял свою форменную рубашку и возлежал на капоте в одной только грязной белой футболке, и солнечные зайчики прыгали по моему лысому, гладко выбритому черепу.

Итак. Танцы приближались стремительно, и, черт меня возьми, мне хотелось пойти туда. Почему? Что ж. Потому что я никогда еще не был на школьных танцах, и за вычетом нынешних оставалось всего-то два раза во всей моей школьной карьере, и, что ж, наверное, мне хотелось доказать себе и всем остальным, наверное, что я больше не бессловесная какая-нибудь тварь и не лузер. Но поскольку я не знал никого из девчонок — в смысле, Дори не отвечала на звонки, а эта Эсме встречалась с барабанщиком из группы «Морлоки!», — я стал подумывать о том, чтобы пригласить Гретхен, но по-дружески, честное слово.

Ладно, вру. Мне кажется, если по-честному, я снова ее чудовищно хотел, ведь я знал, что она потеряла девственность, и это придавало ей какую-то взрослость, что ли, и чертовски меня заводило. Я старался не подавать виду, но чего тут врать. Она нравилась мне как никогда прежде.

Наконец Гретхен и Ким появились на пороге школы, Гретхен с кучей учебников, а Ким — дурачась, притворялась, будто хромает. Я не мог отвести глаз от Гретхен. В своей серой плиссированной юбке, белой блузке и гольфах, с двумя крошечными желтыми заколками в волосах она выглядела чудовищно мило.

— Здорово, — сказал я, спрыгивая с капота.

— Здорово, — сказала Гретхен, прикуривая сигарету. Она предложила и мне, но я отмахнулся.

— Здорово, Брайан, — сказала Ким, хватая меня за руку. — Как ты? Ух ты, ты что, спортом занимался?

— Отвали.

— Ты уверен? — спросила она, сжимая мою руку. — Да ты только посмотри на эти мускулы.

Мы все залезли в «эскорт», и Гретхен завела мотор. Они надели свои солнечные очки, черные пластиковые штуки, какие обычно раздают в парке аттракционов. Я накинул на голову форменную рубашку.

— Слушай, Брайан, мы тут с Гретхен говорили — ты когда-нибудь трахал девчонку в задницу?

— Отвали.

— Дело в том, что нас с Гретхен никогда не трахали в задницу, и мы подумали, может, ты это сделаешь? Можно по очереди или одновременно. Ты как хочешь?

— Мозги на ужин, мозги на обед, — пробормотал я себе под нос, это из моей любимой песни «Пожиратели мозгов».

— Чего? Это что еще значит? — спросила Ким, хихикая и оборачиваясь ко мне.

— Ну, давайте попробуем и узнаем, — сказал я.

— Да отстань ты от него. Если ты не прекратишь со своим сексом, у него там встанет, — сказала Гретхен так, как будто ничего не изменилось за последние пару месяцев, как будто не было никогда ни Майка, ни Дори, как будто я вот так и просидел все время здесь, в «эскорте», на заднем сиденье.

— Так ты идешь на танцы, Брайан? — спросила Ким.

— Ну да, не знаю. Я еще никого не пригласил, — сказал я. — В смысле, мне бы хотелось пойти с кем- то знакомым, понимаешь. Но как-то не складывается.

— Да на хрена тебе туда идти? — спросила Ким.

— Да потому что, блин, я нормальный, понимаешь. У меня такое чувство, что я все просрал, всю эту человеческую херню в старших классах. Хоть раз в жизни я хочу, чтоб все было нормально.

— Чушь, — сказала Гретхен. — Туда же все эти задницы пойдут. Все, кто до тебя докапывался. А ты