Как шатры Кедара,
как завесы Соломона, —
Не смотрите, что я смугловата, что меня подглядело солнце, —
Мои братья на меня прогневались, — виноградники стеречь мне велели, — Свой же виноградник не устерегла я.
И в это время раздается голос жениха:
Как прекрасна ты, милая,
Как ты прекрасна,
Твои очи — голубицы!
Невеста отвечает:
Как прекрасен ты, милый, и приятен,
И наше зелено ложе.
Жених:
Крыша дома нашего — кедры,
Его стены — кипарисы.
Невеста:
Я — нарцисс равнины,
Я — лилия долин!
Жених:
Как лилия между колючек — моя милая между подруг!
(1. 15-2.2)
Только внимательное чтение помогает различать, где голос жениха и где голос невесты.
Любовь является величайшим даром Неба для человека, поэтому она должна была найти отражение в Библии. Ей должны были быть посвящены не только отдельные эпизоды, но особая книга. Я еще раз подчеркну, что огромная нравственная чистота этой книги соединяется в ней с глубоким и страстным, в хорошем смысле этого слова, чувством.
И более того, потом, столкнувшись со средневековой литературой, вы, вероятно, найдете одну немножко странную на первый взгляд вещь: для средневекового комментатора эта книга о любви двух молодых существ является и книгой мистической, книгой о любви Бога к человеку. Какая же тут связь?
Дело в том, что Священное Писание так возносит человеческую любовь, что делает ее символом единства — высшего единства между Богом и человеком. Поэтому религиозный союз у пророков часто выступает под видом брачного союза. Вы помните, когда я вам рассказывал про пророка Осию, у которого была неверная жена и он страдал от ее неверности. Эту драму пророк связал с драмой народа, с драмой ветхозаветной Церкви, отпадающей от Бога, и со страданием Бога, которому изменяет человек!
Такова высота любви, которую Библия связывает здесь с этой тайной. Вот почему впоследствии апостол Павел скажет о том, что «будут двое одна плоть. Тайна сия велика; я говорю по отношению ко Христу и Церкви»*.
Вот почему сразу, почти без перехода, от отношений любящих средневековый автор переходит к отношениям Бога и человека. Таким образом, Песнь Песней была истолкована аллегорически. И великие поэты, такие, как испанский поэт и мистик Хуан де ла Крус или Бернар Клервосский, знаменитый французский толкователь, или Григорий Нисский, греческий комментатор IV века, — кто бы ни писал о Песни Песней, они всегда прочитывали ее многослойное содержание и видели в земной человеческой любви образ любви вечной и Божественной.
Я начал с того, что говорил об обыкновенном человеческом опыте. Да, авторы этих книг исходят из обычных вещей: любовь и вражда; повседневный труд, богатство и бедность; проблемы жизни, проблемы старости и одиночества. То есть то, что мы с вами все так или иначе переживаем. Это исходная точка для авторов сборника мегилбт (мгила означает «свиток») — так называется эта часть Библии.
И если Песнь Песней говорит о красоте мироздания, весенней природе и любви, то Книга Иова и Книга Экклезиаста говорят о трагичности человеческой жизни, о тени, которую отбрасывает мироздание, о том мрачном, что в нем есть. Иными словами, как Библия не закрывает глаза на прекрасное, на любовь, так не закрывает она глаза на то страшное, что есть в мире: страдание, несправедливость, смерть. Но к этим двум книгам, особенно известным благодаря новым переводам, мы обратимся в следующий раз.
18 апреля 1990 года
Книга Иова и Книга Экклезиаста
После сегодняшней встречи у нас останутся три лекции по Ветхому Завету. Конечно, я еще раз повторяю, что мне пришлось быть очень сжатым; на самом деле эта тема требует гораздо большего времени. Но и обзорный метод обладает своими преимуществами, потому что он дает представление о целом. Легче потом обращаться к деталям, когда имеешь общую картину. Когда вы отходите подальше от полотна, вы видите все в целом. Потом вы можете рассматривать отдельные детали и какие-то аспекты.
Но поскольку у нас осталось мало встреч, то я должен сказать, что если мы будем живы, то в будущем учебном году я хотел бы так же обзорно остановиться на Новом Завете. Может быть, постараться немножко более подробно рассказать, но немножко. Следующей у нас будет Псалтирь, которой мы закончим тему Учительных книг.
Сегодня я хотел бы остановиться на двух очень важных книгах третьего раздела Ветхого Завета — Учительных, Дидактических книгах, или так называемых Писаниях, — на текстах, о которых вы достаточно много слышали: это Книга Иова и Книга Экклезиаста.
Множество поэтов, художников, музыкантов пытались отобразить эти книги, и как музейщики вы должны знать, что и в русском искусстве к ним неоднократно обращались мастера живописи. Вспомните, кто из русских живописцев XIX века обращался к Книге Иова и Экклезиасту? Да, Репин! Репин Илья Ефимович. Он написал картину «Иов и его друзья». А в поэзии Книгу Иова перелагал Дмитрий Сергеевич Мережковский — писатель, поэт и критик, который до сего дня был зашифрованной, совершенно неизвестной фигурой, а сейчас его стали быстро и успешно издавать. Собственно говоря, он создал стихотворное переложение Иова.
Сегодня обе эти книги мы имеем в хороших современных переводах. Прежде всего, это перевод Книги Иова, выполненный Сергеем Сергеевичем Аверинцевым, и перевод Книги Экклезиаста, выполненный Игорем Михайловичем Дьяконовым, крупным ленинградским востоковедом, — вы, вероятно, о нем знаете, слышали или читали некоторые его книги.
О чем Книга Иова? Она о том же, о чем бурные строки романа Достоевского «Братья Карамазовы». Там даже есть такая глава, если вы помните, которая называется «Бунт». Бунт Ивана, бунт против Бога во имя справедливости.
Поразительно, что Достоевский, любивший Священное Писание, не дочитал Книгу Иова до конца и не заметил, что бесконечно дорогие ему темы составляют стержень этой книги, ее кровоточащую сердцевину. А он знал лишь только раму — традиционное обрамление книги, известное ему по церковным чтениям.
В «Братьях Карамазовых» слова церковного чтеца он вкладывает в уста старца Зосимы: «Бысть человек в земле Уц, имя ему Иов». (Великим постом в церкви всегда читается Книга Иова.) И Достоевский устами своего героя произносит не слова из Библии — это очень характерно, я хочу обратить на это ваше внимание, — а его герой говорит: «У меня была книжка “ Сто историй из Священной Истории”»11… На самом деле эта книга называлась «Сто рассказов из Священной Истории». Я эту книжку сам видел. Это переложение библейских сюжетов, причем далеко не самое удачное. Вот это и запомнилось Достоевскому, а не само Священное Писание, поскольку оно было только что переведено.
В юности Достоевского Книга Иова читалась только по-славянски. Он с восхищением вспоминает переложение, сделанное, в сущности, для детей. В этом проглядывает трагическая черта истории нашей
