бы глубоких, а в сущности, убогих эффектов, то же погружение в пучины декадентской философии и парение на верхах упадочничества вообще. Впечатление шарлатанства и банкротства, тщательно скрываемого от одурачиваемой публики. Казалось бы, как иметь успех вот таким инородцам, ни в какой степени не Ротшильдам и не Рубинштейнам, а самым что ни на есть заурядным представителям юго- западных местечек? А между тем они имеют успех - и не только среди своего племени. Множество русских простаков протежируют этим господам - сажают их в красный угол, выводят в начальство, в критики и режиссеры, притом действительно крупных русских талантов... А уж один проскользнувший сын Иуды, будьте покойны, протащит за собой целый кагальчик обрезанных и выкрестившихся сородичей. Так глохнет русская жизнь, начиная с верхов ее. Так глохнут литература, наука, искусство, тронутое, как плесенью, нашествием постороннего русской жизни элемента...
Слушая претенциозную лекцию г-на Мейерхольда и тщетно пытаясь найти хоть немножко смысла в ее напыщенной чепухе, я поглядывал на публику и думал: да, вот, казалось бы, и немудрящий еврейчик, а подите же - его слушает триста человек русской публики, притом сколько между ними больших известностей, людей в самом деле умных и талантливых. Далеко за полночь, и мы все, деловые люди, утомлены. Все мы ждем - чтобы освежить сердце - хоть нескольких минут искреннего и свежего таланта, который обещан программой, ждем очаровательного голоса, говорящего просто и правдиво то, что вечно, как вечна жизнь... И вместо того неумный еврей говорит, а умные россияне слушают, скрывая зевоту, да еще похлопают в конце лекции...
'Театр исканий' - кажется, такова была мысль почтенного лектора. Пусть, мол, доживают свой век старички, все эти Варламовы, Давыдовы, Савины; на них г-н Мейерхольд согласен махнуть своей снисходительной рукой. Пусть доигрывают, как умеют, но новая жизнь, новое искусство, новые таланты должны иметь свой новый театр, театр исканий, театр поисков все новых и новых откровений и озарений, незнаемых переживаний и т. д. и т. п.
Слушая все это, хотелось сказать г-ну Мейерхольду: судя по тому, с какой страстностью вы, евреи, вцепились в декаданс, в модернизм, в поиски нового, можно думать, что вы-то и есть настоящие авторы нынешней уродливой школы. Она недаром возникла во Франции, наиболее объевреенной стране Европы. Вы, номады, оторванные от территории, вечно кочующие среди народов, совершенно безотчетно внушаете нам кочевой образ духа. Вы постоянно чего-то ищете (чего? -добычи) и этой нервной, неутолимой страстью начинаете заражать и оседлые, органически сложившиеся народы. Начинает и между нами входить в моду глупая теория, будто удовлетворение на земле невозможно, будто условие совершенства - недовольство. Отрицание ради отрицания - это кажется умным, между тем ведь это явный психоз, мания мозгов, тронутых разложением. Как кочующий 'вечный жид', дух человеческий будто тогда выполняет свое назначение, когда всем достигнутым пренебрегает и стремится к тому, чего нет. 'И ничего во всей природе благословить он не хотел' - это будто бы красиво и сильно; на самом деле это довольно глупый дьяволизм, которого настоящее имя - вырождение. В силу объявленного как закон душевного неравновесия новый стиль во всем хорош лишь на один момент - пока отрицает старый, а затем сам подлежит отрицанию во имя новейшего, самоновейшего и т. д. Непрерывное разрушение будто бы составляет эволюцию природы, достижение сверхформ, сверхсовершенства, сверхбытия.
На самом деле непрерывное разрушение есть просто скверный, болезненный инстинкт, сложившийся у племен, которые слишком долго задержались в стадии анархического быта. Некоторые арабские, сибирские, африканские племена, говорят, безусловно не способны к оседлому хозяйству; цыгане и в Америке остаются верными своей страсти - менять места. К таким же неспокойным племенам принадлежат евреи. Они со своей промышленностью, основанной на фальсификации, со своей торговлей, основанной на обмане, вносят постоянное разрушение во всякий общественный строй, и им кажется, что это разрушение есть миссия всего человеческого рода. Забавное заблуждение!
Эволюция, может быть, закон природы, но достигается она не так, как проповедуют декадентствующие евреи. Она достигается не разрушением настоящего, а постепенным упрочением его, проявлением из грубых форм в более тонкие. Как глыба мрамора постепенно превращается в болванку, которая становится все более и более похожей на фигуру человека, пока не принимает окончательной, богоподобной красоты, так вся жизнь, все искусство: оно эволюционирует, не разрушая своего содержания, а высвобождая его от излишнего. Но и в самой жизни, и в театре, как в живописи или скульптуре, есть предел, где следует остановиться: 'Мгновенье, остановись! Прекрасно ты!' - как говорил Фауст. Идти далее этого предела значит не продолжать эволюцию, а разрушать ее. Психопатические 'искания' все новых и новых форм, 'мозговых спиралей', 'стилизаций' и пр. показывают просто, что действительное совершенство - плод гениального прозрения - не по мозгам г-дам Флексерам и Мейерхольдам. Они подпрыгивают до простоты природы и, чувствуя, что падают, хотят уверить публику, что поднимаются. Это совершенно в еврейском характере - выдавать низкое за высокое и наоборот.
Арийская психология, пока она не сбита с толку развязными кочевниками, совсем другая. Эллинский, германский, славянский эпос - полюбуйтесь, какое это величавое удовлетворение, какое упоение бытием!
Древним арийцам не было нужды вдаваться в вечные 'искания': что-то важное и нужное ими было навсегда найдено, как у Праксителя его фигура Киприды. Здоровая, крепкая, сильная, красивая порода людей чувствовала в самой себе достигнутую правду природы, и ощущение этой правды давало счастье. Остановившись на том, что естественно и казалось законченным, древние наши предки не отрицали жизни, не презирали настоящего, а, напротив, чувствовали к нему благоговейное восхищение. Блаженными и благостными казались боги (уже позднее, под восточными влияниями, образ их был искажен поэтами), священными казались предки, царственным - свое племя, идеальными - свои торжественные обряды, прекрасным казался мир, освещенный солнцем, и в этой радости уравновешенного бытия какие же могли быть 'искания' и какая потребность в мозговых 'спиралях'? Когда ариец находил что-либо нехорошим, он просто, без всяких исканий, бросал нехорошее и переходил к лучшему. Понятие же о лучшем возникало одновременно с понятием о нехорошем. Без наморщивания бровей, без прикладывания пальца ко лбу здоровые люди предоставляют процесс совершенства самой природе.
Кочевники не понимают, как иначе просуществовать, если не метаться по земной поверхности и не разыскивать свою добычу. Оседлые же народы веками воспитаны в уверенности, что они обеспечены самой природой. Их оберегает промысл - вечная земля, которая никуда не бежит из-под их ног и требует упорного труда над ней. Над ними вечное небо, которое тоже никуда не бежит и требует лишь приспособиться к его очень правильному обороту явлений. Оседлые народы единственно способны эволюционировать, потому что они благородно-консервативны. Они одни в состоянии накапливать в себе постоянство жизни вместо кочевой растраты ее. Они одни способны грубые стихии и силы формировать в определенные и законченные формы. Таков жизнерадостный и сильный дух арийцев, первых пахарей земли. Прочтите богатырские былины, вспомните Микулу Селяниновича - вот человек русского духа. Похож ли он хоть в малой степени на человека 'исканий'? Уверяю вас, у него все, что нужно, было найдено. А вот теперешние наши просветители, г-да еврейчики, из всех сил стараются помочь нам растратить - не найти, а путем 'исканий' именно размотать наше Древнее наследие...
1909 год
ЕВРЕЙ О ЕВРЕЯХ
