Где-то за городом прогрохотал поезд-порожняк. И снова все стихло. Нет, не подойдет он к окошку и на крыльцо не поднимется, переждет, утаится на время. Нельзя иначе. Потянул из внутреннего кармана нож, ощутил прохладу точеной ручки. На ощупь отсчитал с тыльной стороны сарая пятую доску с краю, подцепил лезвием и слегка потянул на себя. Доска легко крутнулась на оставшемся верхнем гвозде, вытемнив неширокий лаз. Пацаном легко лазил, а как сейчас? Вслушиваясь в тишину, скинул пиджак, с трудом протиснулся в сарай. На место встала доска.
Долго привыкал к темноте, потом рискнул, достал из кармана коробок. Слабый огонек высветил связку пересохших веников, поленницу дров, пустой ларь, какое-то тряпье в углу. Задув спичку, Леха уже уверенней подошел к двери, нажал на нее осторожно ладонью. Сарай был заперт снаружи. Это его успокоило. Если тайник не завалило землей, тогда жить можно.
Еще в детстве вместе с братом и соседским Витькой Пазухиным прямо в сарае вырыли они землянку, обшили стены горбылем, сверху в два ряда накатали жердей, смастерили трубу-вытяжку. Лишнюю землю таскали ведром в огород, от других ребят таились. Была землянка для забавы, сейчас для иной надобности сгодится.
Снова засветив в ладонях спичку, он прошел в угол, раздвинул перед ларем шуршащие веники. На дне просторного ларя, давно уже гнившего без надобности, лежала какая-то рухлядь. Леха ногой отгреб ее в сторону, увидел квадратное творило лаза, массивное металлическое кольцо. Обжигая пальцы, гасли спички. А во дворе по-прежнему было тихо, или так казалось.
Бесшумно спустился он в землянку. Уже без опаски чиркнул спичкой о коробок, увидел на темной тумбочке в стакане оплывший огарок свечи. Стенки землянки изрядно обветшали, но потолок выглядел еще неплохо, надежно. Пашка, видать, бывал здесь не так давно: по крайней мере об этом говорили пустая консервная банка и узел с какими-то вещами на узких дощатых нарах. И он обрадовался этому, будто наяву почувствовал крепкое объятие брата, услышал его хрипловатый голос.
Неожиданно на тумбочке появилась мышь, блеснули черные бусинки глаз, она повела мордочкой и уставилась на пришельца. Леха хотел сбросить ее на землю, потом раздумал: все ж таки живое рядом. Пристроив узел с тряпками под голову, он лег на скрипучие доски. Тихо шебуршала коркой мышь, не приходил сон. Ему хотелось стряхнуть с себя оцепенение, постучаться в дом, хлопнуть по спине обрадованного Пашку. Сжал до боли пальцы. Добрался, рядом с домом, и живьем залег в могилу. Хоть кричи во весь голос. Он даже приподнялся, но снова упал на шершавые доски. Знал, что не сделает этого. Бог бережет береженого, а Леху — осторожность. И завтра он будет сидеть тише этой мышки, будет принюхиваться собакой сквозь щели сарая, чтобы уловить в доме чужой запах. Сейчас вся надежда на Пашку. Только бы он был при хате. Пошлет его к нужному человеку, который такой паспорт сладит, что и с участковым в очко играть садись — не признает. А там найдутся дружки, что дышат вольным воздухом. Деньжат добудут — исчезнет. В любую сторону. Куда первый поезд с вокзала отправится.
В БЕРЛОГЕ
Проснулся Леха, темнота давила ощутимо. Со сна казалось, что лежит в могиле, и он, испуганно вскинувшись на нарах, начал ощупывать неровную стенку. Наконец, сознание прояснилось, вздохнул облегченно. Дома! Нащупал в кармане спички. Робко заметался огонек еще не дотаявшей свечки. Зудело давно не мытое тело. Сейчас бы на полок, прожариться веничком, почувствовать легкость тела. Но и об этом надо пока забыть. Татуировки его от шеи и до самых пяток описаны в личном деле, пришпилены скрепкой к ориентировке, а уж пригревшаяся на груди мадонна, работа известного многим сибирским колониям Вени Итальянца, сразу же привлечет внимание голого банного люда. Не только по словесному описанию, но и по картиночкам на Лехином теле ищет его милиция.
Да, Пашка нужен, брательник. Леха поднялся, с хрустом передернул плечами. Годы отсидки, нелегкая жизнь, работа на стройках и лесоповале выжали из него все лишнее. Был он, как говорят, без лишней жиринки, налитый емкой и страшной силой.
В тридцать пять лет разменял Леха уже четвертый срок, досыта нахлебался казенных щей. В последний раз сел крепко. Шел с дружками на грабеж, а получилось «мокрое дело» — от ножевой раны, не приходя в сознание, скончался потерпевший. И уже самому чудился решительный приговор, витала где-то рядом смерть. Едва открутился, спасибо адвокатам, за волосы из беды вытянули. На зону ушел, ярился зверем, на силу надеялся да на прошлый авторитет. А потом прикинул: до звонка больше пяти тысяч денечков. Проживи их попробуй, на курорте и то скиснешь. А здесь труднорму давай. Да и зачем ему воля под старость?
Тогда и надумал: уйду. Посвятил в свой план Петьку Сороку да Ивана Жару, получившего кличку за огненный цвет волос. Сорока как-то проходил с ним по одному делу, а Жара, недавно прибившийся к их компании, от оказанного ему доверия совсем помеднел лицом, в зеленых глазах появилась собачья преданность. Не подвели, помогли уйти...
Сейчас у Лехи каждая клеточка в теле напряжена, тишину слушает. Пахло какой-то гнилью. От деревянного лежака ломило всего, неизвестность была невмоготу, да и не для лежания он пробирался сюда с таким риском.
И Крест решился покинуть землянку, понаблюдать за двором.
Он встал на лесенку, головой слегка двинул вверх крышку, хватанул подрагивающими ноздрями знобкой сумеречной прохлады. Долго стоял, слушал.
Где-то недалеко за домом раздалось хриплое: ку-ка-ре-ку. И снова тишина. Потом отстучал колесами над виадуком поезд, проурчала машина.
Открыл лаз, легко поднялся наверх. И снова затаился, не проявит ли кто себя во дворе. Присмотрел небольшой глазок от выпавшего из доски сучка, пристроился рядом и затих.
В отверстие он видел дом. Вернее, часть двора, калитку и непромытые ступени крыльца. Кухонное окно было прикрыто изнутри синей занавеской. Кто же там, кто? Что ждет его сегодня? «Черный ворон» или встреча с родными?
Утро тянулось долго, или ему так казалось. Немели ноги, иногда Леху передергивало от холода, он плотнее запахивал пиджак. И время будто остановилось. Когда скрипнула дверь, не слышал: видно, задремал немного. И вдруг словно током встряхнуло: на крыльце стоял Пашка, в мятых брюках и полосатой безрукавке. Давно не стриженная красная голова почти упиралась в навес.
«Ничего детка вымахал, с таким и на дело идти без опаски», — пронеслось в голове Креста. Он весь напрягся, вглядываясь в глубину темных сеней.
«Ну прикрой же, дурень, дверь, подойди ближе к сараю, не кричать же мне на всю улицу», — беззвучно умолял Леха.
Дверь Пашка не прикрыл, но будто понял его немой призыв, пошел к сараю. Не доходя метра два, остановился и стал лениво разминаться.
— Брательник...
Пашка вздрогнул, обернулся резко, в глазах промелькнул испуг. Он сделал шаг к сараю, виновато растягивая губы.
— Это я, Лешка. Есть кто дома?
Торопливый знакомый шепот застиг Пашку врасплох, он закрутил головой, увидел перехлестнутую изнутри щеколду калитки, замок на сарае.
— Лень, неуж ты?
— Я, братка, я!
— Обожди чуток, сейчас я.
Той же ленивой походкой, в которой лишь Леха уловил нетерпеливую дрожь, Пашка пошел вокруг сарая в огород, к туалету. Спустя пару минут он уже тискал Леху, вглядывался в его несвежее лицо.
— Искали тебя, Лень. Недели две назад. Все перерыли. Потом дома сидели. И сейчас иногда ночами заглядывают.
— А землянуху нашу не нашли?
— Не-е, не унюхали. А в сарай сколько раз заходили.
