Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства

— Не понял, — сосредоточенно переспросил Пилат.

— Слова — это не более чем пыль на листьях горчичного дерева знания. Листья его целебны — хотя без привычки к ним и горчат. Вот люди и пытаются поднять прах из-под ног, чтобы пыль, осев, скрыла благую сущность листьев. Немудрые с удовольствием веруют, что, притворившись незнающими, они становятся безвинны за попрание истины.

Киник замолчал, давая Пилату время осмыслить услышанное. Удостоверившись, что сказанное тот понять себе позволил, продолжил:

— Начальник полиции не исключение. Расспросив его, можно было бы разобраться, в котором из видов преступлений он себя оправдывает. И, как следствие, искажает случившееся среди развалин. Искажает ради самооправдания себя. Именно этот тип преступлений, скорее всего, — ключ к смыслу подстроенной тебе западни. Люди лгут не случайно. В особенности, когда обманываются искренно.

— Сколько тебе лет? — не удержался Понтий Пилат.

— Тридцать два.

Пилат покачал головой. Практически ровесники.

— Смелое суждение… даже для старца. Получается, и я тоже знаю что и как, но не хочу понимать, чтобы тем самым себя оправдать?

— Приятно разговаривать с умным человеком. Именно надеясь на твою догадку, я и вспомнил о начальнике полиции. Он мне — сам по себе — не интересен.

— Почему?

— Конечно, не потому, что ему не интересен я. Мы с ним разные. Он истину не ищет. Хотя по должности, казалось бы, и должен…

— В таком случае, получается, что ты, Киник, сам не без греха. Будь ты чист, то, побывав на месте или даже просто поняв меня, тут же бы сказал: что, как и почему. И кто.

— Ты прав, — усмехнулся Киник. — Я бы хотел быть настолько раскован в мысли. Человеку, свободному от самооправданий, для раскрытия смысла всякого события, в том числе преступления, достаточно одной детали. Сдаётся мне, самой необыкновенной. То, что возлюбленный твоей жены —«милашка», скандально только для несведущего, а для знающего киника — банально и типично. И хорошо, что начальник полиции выявил эту деталь — знание об этом может помочь. Деталью же самой необыкновенной, ключом ко всему, мне кажется не столько труп и его к тебе близость… родственная, сколько его объятия. Вот в этой-то картинке, похоже, ответ на всё: что, как и почему. И кто. В ней — сокровенный портрет заказчика! Кто как не он мог придумать такое? Всё было нацелено именно на объятия, именно трупа и именно агонизирующего. А вовсе не выдача тебя стражникам с поличным — для этого достаточно было перемазать тебя его кровью.

— Как? Уж не пифос ли с кровью на меня вылить? Представляешь, я падаю ничком, а на меня потоком — кровь…

— Падаешь? Ничком? Поток?.. — удивлённо поднял брови Киник. — Почему ничком? Почему не брызги, а поток?.. Интересный образ… Откуда он?.. — Киник было задумался, но быстро вернулся к разговору. — Хотя бы и так. Пусть на тебя—«поток».

— Я бы догнал и перерезал их всех.

— Чем? У тебя разве было с собой оружие?

— Какое у полуразорённого торговца может быть оружие? Что защищать? Денег хватит разве что на проститутку.

— Чего ж говоришь, что перерезал бы?

— Ну так руками бы забил. Задушил. Шею бы свернул. Догнал бы и…

— Против этого приёмов много. В конце концов, в проулке можно было верёвочку натянуть — знающий перешагнул бы, а догоняющий в темноте бы грохнулся. Головой о камни. Но ведь не вылили. И не перемазали. А вообще должен ли был ты быть в крови? Предположим, ты бы сам решил убить вашего… э- э-э… возлюбленного.

— Я солдат, — с деланной усталостью в голосе сказал Пилат. — А солдат даже в бою умеет лишний раз не пачкаться — не всегда есть время и возможность сразу кровь замыть. А не отмоешься сразу — одежду легионеру приходится менять. За свой счёт. Так что, если бы дело делал я, следов на мне не осталось бы.

— Интересная деталь… — задумался Киник.

Но размышлял он всё-таки о странном образе:

— Ведь можно было заколоть этого «милашку» и в грудь — затем с тобой объятия, тогда бы на тебе точно была метка. Знак смерти. Но убивали со спины… А ты бы стал убивать в спину? В твоём легионе такое было принято?

— Нет, конечно, — возмущённо возразил Пилат. — Даже если враг бежит, всегда есть возможность заставить его обернуться. Пусть в последний миг. Его последний миг.

— Отлично! — сказал Киник. — Очень может быть, что тот, кто организовывал тебе объятия, — не военный. Удар в спину?.. Точно, он не военный.

— А вот начальник полиции, — усмехнулся наместник, — пришёл к мнению противоположному. Он считает, что убийца — именно военный.

— А ещё что он считает? Убийца — кто?

— Военный. Ныне чиновник. Женат больше месяца. Не местный. Связан с Римом. Физически силён.

Киник внимательно смотрел на Пилата, не решаясь произнести напрашивающийся вывод.

— Да, — усмехнулся Пилат. — Мой портрет. В точности.

— Что подозрительно. И вдвойне интересно, — нахмурившись, произнёс Киник. Помолчав, он продолжил — И всё-таки убийца — не военный.

— Хочешь место начальника полиции? — предложил наместник. — А? Предложение делаю официально.

— Нет, — покачал головой Киник. — Служебная зависимость — это, конечно, удовольствие сильное, но не для таких, как я.

— Жаль, — вздохнул Пилат. — Город мог бы стать образцовым по раскрываемости преступлений… Только нужна ли эта раскрываемость — вот вопрос?.. Ну да другого ответа я от тебя и не ждал.

Пилат поднялся с кресла и стал расхаживать по Хранилищу.

— Но продолжим. Что организатор не военный — установили. Также понятно, что это кто-то из тех, кто может занять моё место. Тех, которые не могут, — много. Не может начальник полиции — всадник, но местный, без связей в Риме. Не может начальник охраны — римлянин, но не всадник. Не могут также и те, кто не прослужил офицером в легионе хотя бы десяти лет. Следовательно, претендент — непременно военный. А ты говоришь — не военный. Итак, кто же? Получается, военный, который не военный.

— Возможно, что замысел — его жены.

— Ясно, — криво усмехнулся Пилат. — Осталось только выяснить, не женился ли ещё какой-нибудь всадник на дочери патриция. Невест-патрицианок не так уж и много… А почему не муж?

— Мужчины — за редчайшим исключением — прямолинейны, а сложные комбинации — дело женское, — сказал Киник. — А в твоём случае как раз и угадывается непрямая стратегия.

— Надо бы узнать у жены, кто там в Риме недоволен должностью. Она знает. Откуда-то она знает всё.

Киник молчал — думал. А потом спросил:

— Приезжих из Рима начальник полиции, наверно, разыскал?

— Разыскал. И выявил соглядатая, который приехал меня проверять. Не жесток ли я. Чтобы потом снять.

— За жестокость не снимают, — внятно сказал Киник. — Во всякой Империи во все времена снимали только за недостаток жестокости.

Наместник Империи, выпускник философской схолы по тем временам модной, возмутился.