— Ну, так чем же вы собираетесь зарабатывать кусок хлеба? — намеренно грубо произнес он.
— Не знаю, — отозвалась Анетта. — У меня нет опыта ни в какой области. — И она улыбнулась по- женски так беспомощно, что Рейнбери растерялся: неужели притворяется? Женщины всем этим уловкам обучаются рано, подумал он, почти рождаются с ними.
— Вы служите в какой-то конторе, насколько я знаю? — спросила Анетта. Сама того не подозревая, она построила вопрос так, что в нем послышалась нотка презрения.
— Я и в конторе работаю, и иными делами занимаюсь.
— Какими же?
— Размышлением, — ответил Рейнбери.
— Мне кажется, размышлять — это очень трудно, — серьезно произнесла Анетта. — Я как только начинаю размышлять, тут же впадаю в дрему.
Рейнбери чуть подвинулся вместе со стулом. В обстановке появилось что-то тягостное. «Ну как можно, столько путешествуя, оставаться такой наивной?» — подумал он. Анетта сидела напротив него, и ее крохотная ручка, в которой она только что держала бокал вина, теперь вольно лежала на столе, второй рукой она крутила шарф. Рейнбери взглянул на ее руки с чрезвычайно узкими запястьями. Рукава блузки были закатаны до локтей. Он встал, взял графин и налил ей еще вина. После чего вернулся на свое место. Минуту длилось молчание. Потом Анетта сказала что-то, но Рейнбери не расслышал.
— Прошу прощения, — извинился он.
— Я говорю, какая красивая черно-белая бабочка, — повторила Анетта. И указала на стену. Рейнбери оглянулся и действительно увидал на стене чуть повыше своей головы крупную бабочку. Ему показалось, он видит пыльцу на ее крылышках и ворсинки, покрывающие головку; и даже ее глаза!
— Это древесная леопардица, — пояснил он. — Их не так-то часто можно встретить в это время года.
— Мне хотелось бы иметь вечернее платье такого же цвета, — мечтательно произнесла Анетта.
Рейнбери хмурился и то и дело вздыхал, как человек, пытающийся распутать клубок проблем. Казалось, он почти позабыл о присутствии Анетты. А в ней как раз и было дело. Он наконец понял, что странное и тревожное чувство, которое не дает ему сейчас покоя, есть необоримое желание взять Анетту за руку. Трудность состояла в следующем — если он это сделает, то каков будет результат и нужен ли ему такой результат? Рейнбери хотелось, чтобы из церемонии сближения с женщиной наконец исчез этот мучительный момент бесповоротного решения. Это как в охоте с подводным ружьем на рыб — спорте, которым он однажды по глупости пытался заняться. Вот рыба — грациозная, таинственная, свободная и желанная; выстрел — и ничего не остается, кроме борьбы, крови и неловкости. Если бы можно было, мечтал он, соединить две эти радости — созерцания и обладания!
Думая обо все этом, он потянулся и прикрыл руку Анетты своей рукой, захватив пальцами ее запястье так, будто намеревался прослушать пульс. Поскольку все это не могло обойтись без сильного наклона вперед, он неуклюже, второй рукой, пододвинул свой стул, но в то же время продолжал крепко держать девушку за руку. Но не ее, а именно руку рассматривал он внимательно, словно та существовала отдельно от тела.
Анетта, чью крохотную ручку Рейнбери не выпускал гораздо дольше, чем ему казалось, не двигалась и сосредоточенно смотрела на его лоб.
Потом Рейнбери с мягким, отеческим выражением, как бы говорящим: «На этом мы завершим наш первый урок», поднял глаза. Он чувствовал себя как нельзя более спокойным. Он улыбнулся девушке. Затем начал изучать ее лицо.
— Боюсь, мне не вспомнить вашего имени, — сказала Анетта.
Она произнесла это так холодно, что Рейнбери даже чуть вздрогнул.
— Джон, — ответил Рейнбери.
— Джон, — повторила Анетта.
Рейнбери показалось, что в ее глазах мелькнул какой-то шальной огонек. Его и это озадачило.
В этот момент Анетта, уронив шарф на пол, протянула левую руку и взяла бокал. Она задумчиво поднесла его к губам и стала потихоньку отпивать, словно позабыв, что правая рука все еще находится в плену у Рейнбери. Он счел, что это уж слишком. Забрал у нее бокал и бросил на пол, и тот, не разбившись, покатился куда-то в угол. После чего его ладонь осторожно скользнула под ее блузку. Он обрадовался, почувствовав как забилось ее сердце. Девушка невольно подняла свободную руку, стремясь защититься. И в то же время сделала слабую попытку освободить другую руку. Рейнбери торопливо и неуклюже поцеловал ее в щеку.
— Джон, прекратите! — воскликнула Анетта.
— Неужели вы думаете, что я такой послушный! — проговорил Рейнбери и резким движением стащил Анетту на пол. Он начал расстегивать ей блузку, под которой, как он и подозревал, не было никакого белья. Он попробовал снять с нее блузку. Не помогая, но и не препятствуя, Анетта лежала неподвижно, как кукла, вот только глаза у нее сияли совсем не по-кукольному. Но уловив их взгляд, Рейнбери окончательно убедился: огоньки в ее глазах — это не восторг, не упоение властью, а насмешка.
— Вам часто случается делать это? — спросила Анетта.
— Раз в десять лет, — ответил Рейнбери. И это была правда. Он, пожалуй, поразмышлял бы на эту печальную тему… в иных обстоятельствах. И все же он был уязвлен и ее взглядом, и ее отрешенным голосом.
— Анетта, ты уже взрослая женщина, — заговорил он. — И ты, как и я, наверняка этим множество раз занималась. Ну, что тебе стоит подарить мне удовольствие! — Уже давно Рейнбери не обращался к женщине со столь пламенной речью.
Эффект был мгновенный.
— Да как вы можете! — вскричала Анетта с видом оскорбленного достоинства и с силой, удивившей Рейнбери, начала бороться.
Как только она попыталась освободиться от его объятий, Рейнбери невольно еще сильнее сжал руки — и они покатились по полу. И тут Анеттина блузка, которая и так уже наполовину с нее сползла, слетела окончательно; и Рейнбери ощутил, как девушка бьется и изгибается в его руках, как мощная рыба. Позднее, восстанавливая в памяти этот эпизод, Рейнбери видел нечто смешанное — гибкость ее тела, тонкость рук, крохотность грудей и громадную яростную поверхность ее глаз, которые в воспоминании становились все больше и больше и, наконец, заполнили собой всю картину. Поднявшись на одно колено, он изо всех сил прижал ее к полу, но тут раздался звон дверного колокольчика и сразу же послышались шаги; кто-то шел по направлению к гостиной.
Словно по взмаху волшебной палочки Анетта и Рейнбери замерли в позах, свидетельствующих о происходившей миг назад дикой борьбе. Секунду они с ужасом смотрели друг на друга. Потом Анетта села. Она была обнажена по пояс. «Ну разумеется, я оставил парадную дверь открытой!» — вспомнил Рейнбери. Девушка поэтому и смогла зайти. Не переводя дыхания, он вскочил, рывком поднял Анетту и отворил дверцу возвышающегося за ее спиной обширного буфета. Он толкнул ее внутрь, следом бросил одежду и сумочку. Внутри буфета было достаточно места, чтобы она могла стать выпрямившись. Он затворил дверцу. Звук шагов становился все ближе. Рейнбери поправил галстук и подтянул ногой сбившийся ковер.
Кто-то постучал в дверь гостиной и вошел. Это был Миша Фокс. Рейнбери разинул рот от удивления. В другое время он почувствовал бы радость, более того, восторг, но сейчас при виде Миши он просто онемел от ужаса. И тут же постарался сгладить впечатление.
— Миша! Вот так радость! — прокричал он и, кинувшись к гостю, успел на ходу незаметно пнуть простодушно поблескивающий на полу бокал куда-то поглубже, под кресло. — Миша, как я рад тебя видеть! — продолжал Рейнбери, ведя своего друга по комнате и одним глазом с тревогой косясь на дверцу буфета.
Миша с улыбкой остановился посреди комнаты. Если бы удалось увести его в сад, думал Рейнбери, девчонка могла бы тогда выскользнуть, или я сам под каким-то предлогом вернулся и вывел бы ее из дома. Только бы выпроводить ее, и все будет хорошо… о, только бы избавиться от нее!.. Если бы одной силой
