кларета?..
«Итак, я уже Маркус, не так ли?» — подумал Маркус. Ну и проныра же епископ, удивительная профессиональная легкость!
— Моя точка зрения, что суета не будет необдуманной, — сказала Нора. — И я удивлена, что вас не интересуют слова Карела о том, что он потерял свою веру.
Это уже было дословно пересказано.
— Вера — такое личное дело, особенно в наши дни, — туманно заметил епископ.
— Может, он меня дурачил, — предположил Маркус.
— Ты прекрасно знаешь, что нет, — возразила Нора. — Он отъявленный циник. Священник, спокойно объявляющий, что он не верит в Бога!
— Что ж, если мне позволят сказать и не сочтут меня фривольным, все зависит от тона, которым это было сказано! Насколько мне известно, вы пишете книгу на эту тему, Маркус?
— Не совсем так, сэр, — сказал Маркус. Он ощущал себя школьником, которого расспрашивали и с раздражением отмечали его условные реакции. — Я пишу не о Боге, а о морали. Хотя я собираюсь посвятить одну главу онтологическим аргументам.
— Превосходно, превосходно. Единственный обоснованный довод в богословии, с моей скромной точки зрения, только не цитируйте меня! Я так рад. Нам нужна любая помощь.
— Но я не христианин, — сказал Маркус.
— Ну, знаете ли, разделяющие границы теперь не такие четкие, как раньше. Страсть, говорит Кьеркегор, не так ли? Страсть. Вот что необходимо. Мы должны помнить, что Святой Дух там веет, где его слышат. Не в шторме, а в безветрии таится безбожие. «Где проклятая лошадь?» Надеюсь, вы следите за ходом моей мысли?
— Но все же есть разница между верой в Бога и неверием, — возразила Нора.
— О, конечно. Но, возможно, эта разница совсем не такая, как мы думали когда-то. Мы должны рассматривать это время как междуцарствие.
— Во что бы ни верил Карел, он, несомненно, верит в это со страстью, — заявил Маркус.
— Точно. Я сам предполагаю, что ваш брат глубоко религиозный человек, — сказал епископ.
— О, ерунда! — возразила Нора.
— Но во что он верит? — спросил Маркус. — Это все еще имеет значение, не так ли?
— И да, и нет, — сказал епископ. Он соскребал сыр со своего кольца изящным ногтем.
— Как насчет Иисуса Христа? — задала вопрос Нора. Епископ слегка нахмурился:
— Как я уже сказал, мы должны рассматривать этот период как междуцарствие. Это время, когда, если можно так выразиться, человечество становится взрослым. Особая историческая природа христианства ставит интеллектуальные проблемы, которые одновременно являются и духовными проблемами. Многое в символике теологии, что способствовало пониманию в ранние и более простые времена, стало в век науки преградой вере и порой, наоборот, вводило в заблуждение. Наша символика должна измениться. В конечном итоге здесь нет ничего нового, это необходимость, которую церковь всегда понимала. Бог живет и творит в истории. Внешняя мифология меняется, а внутренняя правда остается неизменной.
— Вы не ответили на мой вопрос, — сказала Нора, — но неважно. Если вы намерены сбросить со счетов Иисуса, вам следует сказать об этом определенно. Религия — миф.
— Ни один мистик так не думал, — сказал епископ, — а кому мы можем больше верить? «Смиренная тьма, будь твоим зеркалом». Те, кто ближе всех подошел к Богу, говорили о тьме, даже о пустоте. Символика изменилась. Здесь есть глубокая правда. Послушание Богу должно быть безусловным послушанием, в известном смысле даром.
— Я бы сказала, что он не существует, и хватит об этом, — произнесла Нора. — Но неужели считается, что мы все должны стать мистиками?
— Настало время суда, — сказал епископ. — «Много званых, но мало избранных». Церкви придется претерпеть болезненные преобразования. И прежде чем произойдет улучшение, все станет еще хуже. Нам очень понадобится наша вера. Но Христос снова осуществит пленение Сиона.
— Вполне может так быть, — сказала Нора, — но я считаю, что в этот век науки нужно больше слышать о морали и меньше о Христе.
Епископ улыбнулся.
— Я, конечно, не говорю о личности, — сказал он. — Без личности можно обойтись. В действительности даже должны обойтись. То, что нам предстоит пережить, — не разрушение, а очищение веры. У человеческого духа есть определенные глубокие потребности. Не поймите меня превратно, когда я говорю, что мораль — это еще не все. Ошибка просвещения была в том, что Бог представлялся гарантом порядка в области морали. Но наша необходимость в Боге — нечто превышающее мораль. Малейшее знакомство с современной психологией показывает нам, что это не лозунг, а факт. Мы теперь менее наивны, чем прежде, в вопросах добродетели. Мы менее наивны в вопросах святости. Человека как духовное существо определяет не его условная добродетель или безнравственность, а истинность его потребности в Боге! То, что Иегова ответил Иову на вопрос «Где ты был, когда я закладывал основы земли?» — не довод, когда речь идет о вопросах морали.
— Ну, я всегда считала это очень неубедительным доводом, — заметила Нора. — Добродетель — хорошее руководство, и все мы знаем, что это такое. Я думаю, вы, люди, играете с огнем. Кофе?
Такой поворот разговора расстроил Маркуса. Ему не понравилось, что епископ говорит о вере таким образом, его это почти шокировало. Ему только сейчас пришло в голову, как важно для него, чтобы все продолжалось по-старому. Он не верил в искупительную кровь Иисуса, не верил в Отца, Сына и Святого Духа, но хотел, чтобы другие люди верили. Он хотел, чтобы старая структура оставалась около него поблизости, так, чтобы он мог время от времени протянуть руку и прикоснуться. Но теперь казалось, что за кулисами все это было демонтировано: для того, чтобы они решили, что Бог не личность, для того, чтобы можно было спокойно принизить образ Иисуса Христа; это заставило его ощутить почти что страх.
Нора что-то говорила, предлагая ему чашку кофе. Где-то вдалеке в тумане гудела сирена. Внезапно показалось, что теплая, ярко освещенная, хорошо занавешенная комната закружилась. Маркус ухватился за стол.
— Но предположим, — сказал он епископу, — предположим, что правда о человеческой жизни была бы так страшна и так ужасна, что человек был бы уничтожен одними размышлениями над ней? Вы отобрали все гарантии.
Епископ засмеялся:
— Вот когда оказывается полезной вера.
— Предполагать бессмысленно, — сказала Нора. — Возьми свой кофе.
Глава 10
Мюриель закончила читать, отбросила последний лист и посмотрела на Элизабет. Она прочла вслух строф двадцать и поняла, что чрезвычайно растрогана своей поэмой. К концу чтения ее голос дрожал от волнения.
Они сидели на полу по обеим сторонам камина в комнате Элизабет. Шезлонг, к которому прислонилась Элизабет, был повернут к камину, образуя уютный уголок. Мюриель, сидевшая прислонившись к китайской ширме, выключила стоявшую рядом лампу. Пылающий огонь хорошо освещал комнату, бросая легкие вспышки золотистого света на лицо Элизабет и заставляя мимолетные тени пробегать по потолку. Занавески были задернуты несмотря на полдень.
Воцарилось молчание. Затем Элизабет сказала:
— Довольно туманно, не правда ли?
— Мне так не кажется. Она и в половину не такая туманная, как большинство современных произведений.
— У тебя есть план целой вещи?
— Нет, я же тебе говорила. Она еще только формируется.
