духов.
— Но, но… — залепетал Маркус, голос его, казалось, превратился в бессвязное хриплое бормотание, — но существует добродетель, что бы ты ни говорил, существует мораль, и это очень важно, наша забота о других…
Карел тихо засмеялся:
— А существуют ли другие? Только испытывая боль, обретаешь способность убедиться в существовании других. Весь этот альтруизм питает разжиревшее эго. Это очевидная вещь. Только огромное заблуждение скрывает это от наших глаз. Нет, нет, мы творения случая, приведенные в движение силами, которых не понимаем. Что самое важное во мне и тебе, Маркус? То, что мы были зачаты случайно, что мы можем выйти на улицу и нас задавит машина. Наша зависимость от случая в большей степени, чем нравственность, делает нас потенциально духовными. И в то же время из-за этого духовное начало недоступно нам. Мы прах, Маркус, и ничто не реально для нас, кроме жуткого чрева Бытия, куда нам суждено возвратиться.
— Хорошо, все это были иллюзии — но теперь, по крайней мере, мы знаем правду и можем начать отсюда…
— Мы не знаем правды, потому что, как я уже тебе сказал, ее невозможно вынести. Люди постоянно утаивают от себя, что добро только тогда добро, когда оно бескорыстно. Вся история философии, вся теология — это акт сокрытия. Старая иллюзия закончилась, но будут иные, другого рода — ангельские иллюзии, которых мы сейчас не можем вообразить. Необходимо быть добрым бескорыстно, не ожидая награды в мире Иеговы и Левиафана. Вот почему добродетель невозможна для нас, человеческих существ. Не только невозможна, даже невообразима, в нашем царстве ее не существует. Идея пуста. Это сказано о божественной идее, но еще в большей мере это можно отнести к идее Добродетели. Было бы утешением, блаженством думать, что со смертью Бога начинается эра истинного духа, в то время как все предыдущее — только подделка. Но это тоже ложь, ложь современной теологии. С иллюзией Бога или без нее добродетель неприемлема для нас. Мы стоим на слишком низкой ступени развития. Бог сделал невозможным появление истинных святых. И теперь, когда он исчез, мы не обрели свободы для святости. Мы — жертвы ангелов.
Дом чуть задрожал от приглушенного шума поезда. Маркус взглянул вниз на то, что сжимал в руке. Это была бумажная птичка, которую он смял в комок. Он обнаружил, что его рот широко открыт, как если бы он собирался закричать, как изгнанный Адам. Он поднял глаза на Карела, который теперь не двигался и смотрел на книжные полки. Глаза Карела были полуприкрыты, а на лице появилось сонное, мечтательное, почти сладострастное выражение.
«Я должен ответить ему, — подумал Маркус. — Я должен ответить». Ему казалось, что нечто ужасное, угрожающее материализуется перед ним. Он сказал, почти прокричал:
— Но ты не прав, существуют факты, реальные вещи, люди любят друг друга, это как раз так…
— Можно любить только ангела. А эта ужасная вещь — не любовь. А те, с кем общаются ангелы, потеряны.
— Я передумал, — заявил Маркус. — Теперь мне кажется, что ты сошел с ума.
— Тогда ступай, мой невинный братец. Возвращайся к своей наивной теологии. «Где ты был, Маркус, когда я закладывал основы земли, когда утренние звезды пели хором и все сыновья Бога взывали к радости?»
Маркус встал.
— Итак, ты намерен остаться священником, — сказал он. — Ты намерен продолжать фарс с такими мыслями?
— Это не имеет значения. Когда я провожу мессу, я — Бог. Nil inultum remanebit[15]. Хотя и нет судьи, я буду наказан совершенно автоматически из-за огромной власти Вселенной. Это будет ее последней милостью. А пока я останусь на своем месте. Останусь, мой Маркус. Я подожду, пока все это закончится.
Его имя, произнесенное Карелом, как в детстве, сильно подействовало на Маркуса, его внезапно охватило какое-то теплое чувство — жалость скорее к себе, чем к своему брату. Он всмотрелся в лицо Карела в поисках беспокойства, отчаяния, но тот, чуть заметно улыбаясь, с отсутствующим видом смотрел в сторону.
Маркус почувствовал, что его отпустили, может даже уже забыли о его присутствии. Но он не мог так уйти. Ему захотелось привлечь внимание Карела к себе, даже если тот разгневается. Маркус сказал:
— Я принес эти цветы Элизабет.
Карел медленно повернулся к нему, посмотрел все еще отсутствующим взглядом и подошел к окну. Он потрогал пушистые головки хризантем.
— А что в пакете? Что-нибудь для Элизабет?
Маркус вспомнил об иконе, но в первый момент не мог понять, почему она у него. Он смущенно сказал:
— Это икона, наверное, ты не знаешь о ней, она принадлежит Юджину Пешкову…
— А, этому поляку.
— Вообще-то он русский.
— Можно посмотреть?
В действительности Карел уже развертывал бумагу. Под прямым светом лампы рядом с унылой белизной цветов массивный деревянный прямоугольник переливался золотистым и голубым цветом. Три бронзовых ангела, печальные от испытанного поражения и унижения, грациозные и отдаленные, сидели, как на тайном совещании, держа свои посохи и склонив друг к другу небольшие головки, окруженные огромными кремовыми нимбами, парящими над их престолами.
Карел медленно отложил ее и что-то пробормотал.
— Что? — спросил Маркус.
— Я сказал «высокие».
— Высокие?
— Они были бы такими высокими.
Маркус посмотрел на Карела. Тот все еще сосредоточенно рассматривал икону, снова улыбаясь расслабленной счастливой улыбкой.
Маркус кашлянул.
— Она представляет Троицу, — сказал он.
— Как эти трое могут быть одним? Как я уже сказал тебе. А теперь, пожалуйста, уходи, Маркус.
Маркус заколебался. Он больше ничего не мог придумать, что бы сказать. Теплое, расслабляющее чувство вернулось к нему, он готов был заплакать и сказал:
— Я зайду к тебе снова.
Карел, смотревший на икону, не ответил.
— Я еще увижу тебя, Карел.
— Уходи.
Маркус сделал шаг-другой к двери. Он не мог взять икону из рук Карела. Снова ощутил боль и невозможность оставить его в столь мрачном состоянии один на один с такими мыслями. Напрасно все это было сказано. Может, какие-то чары вернут их назад, и все станет как прежде. Внезапно он ощутил настоятельную потребность прикоснуться к брату. Он вернулся и, наклонившись, сжал подол черной сутаны.
— Не прикасайся ко мне.
Карел быстро отодвинулся, выдернув материю из руки Маркуса. Когда Маркус выпрямился, Карел шагнул вперед, и на секунду Маркусу показалось, что брат собирается обнять его. Вместо этого Карел намеренно сильно ударил его по губам.
Маркус задохнулся, прижав руки к лицу. Он почувствовал, что его тело пылает от стыда и боли. Он отчетливо видел металлические черты Карела, его фарфорово-голубые глаза, задумчиво и напряженно устремленные на него.
Карел пробормотал:
— Ты существуешь, Маркус, хоть на секунду ты существуешь. А теперь убирайся.
Голубые глаза закрылись. Маркус, спотыкаясь, вышел за дверь.
