к окружающим. Какая-то чрезмерная самоуверенность делала таких женщин неизмеримо более высокомерными, чем мужчины. Юджин, все еще очень чувствительный к тону и акцентам, с которыми общество обращалось к нему, всегда замечал легкий оттенок пренебрежения среди видимой сердечности. Мюриель расспрашивала его о прошлом с дотошной доскональностью, не казавшейся ни состраданием, ни даже любопытством. Он почувствовал, что Мюриель просто хочет определить его место, чтобы иметь возможность обращаться с ним надлежащим образом.
Принесенная в подарок русская шкатулка только расстроила его. Он простил шкатулку, но не Мюриель. Этот поступок показался ему унизительным или бесцеремонным, и в любом случае обидным. Выбор именно этого подарка был вмешательством в его личную жизнь и в тайну, о которой она не могла ничего знать. То, что она посредством этого неловко прикоснулась к обнаженному нерву из его скрытого прошлого, повлияв на него таким странным образом, что он сам не мог понять, нанесло ему дополнительное оскорбление. Его возмущало то, что она стала свидетельницей его слез, возмущало ее грубое обращение с Лео в его присутствии, как будто она обладала такой властью над сыном, какой не было у отца. Он быстро понял, что она враг Пэтти. А после безобразной сцены с кастрюлей супа стал считать, что девушка и отвратительна, и опасна.
Теперь Юджин обрел равновесие. Он решил, что Мюриель пришла пожаловаться на какой-то проступок Лео.
— Закройте, пожалуйста, дверь, — попросила Мюриель.
— В чем дело, мисс Мюриель?
Мюриель снова села. Она пристально смотрела на него, приоткрыв рот, уголки губ опустились, узкие глаза пылали на ее похожем на маску лице.
Юджин, испытывая тревогу, пробормотал:
— Наверное, вы хотите… что-то не так… Надеюсь, Лео…
— Мне нужна ваша помощь, — сказала Мюриель замогильным голосом. Ей было трудно говорить.
— Извините, я не понял.
Мюриель с трудом сглотнула, схватилась за скатерть и склонила голову, на секунду зажмурив глаза, так что лицо сложилось в гримасу. Затем она сказала:
— Я нашла вашу икону. — Что?
— Я нашла вашу икону и принесла ее назад. Пэтти просто подобрала ее в холле. Я должна была принести ее вам.
— Значит, она была у вас? Откуда вы ее достали? Что вы имеете в виду?
— Все это слишком сложно. Говорю вам, я нашла ее. Я как раз собиралась принести ее назад, но Пэтти украла ее.
— Украла ее? Боюсь, я не понимаю, о чем вы говорите, — сказал Юджин. «Она опасна», — подумал он про себя, бросив на нее враждебный взгляд.
Мюриель смотрела на него пронизывающим, горящим взором. Ее лицо, казалось, выражало ненависть. Она спросила:
— Когда же свадебные колокола зазвонят для вас с Пэтти?
Юджин почувствовал гнев, как будто маленькое красное пятнышко разрасталось в поле его зрения. Он сказал:
— Я думаю, это наше дело, Пэтти и мое. — Итак, вы поженитесь? Вы влюблены? Та счастливая сцена, что я наблюдала на кухне… — Оставьте, пожалуйста, нас в покое. Что вы хотели сказать? Пожалуйста, скажите это поскорее и оставьте меня, я должен заняться работой.
— У вас нет работы, — сказала Мюриель. Она откинулась на спинку стула. Лицо ее внезапно разгладилось и стало жестким и холодным, как слоновая кость, как алебастр. Она подняла глаза на икону, затем сказала: — Полагаю, вам следует узнать одну-две вещи о Пэтти. Пророческий страх сжал сердце Юджина.
— Я не хочу разговаривать с вами…
— Только послушайте. Вы, конечно, поняли, что Пэтти — шлюха моего отца?
Взгляд Мюриель снова медленно обратился к Юджину Ее глаза стали теперь огромными и пугающе спокойными.
Юджин в изумлении смотрел на нее. Он попытался заговорить:
— Я не хочу… Я не…
— Она уже много лет любовница моего отца, — продолжала Мюриель медленно и четко, как будто читая лекцию. — Она отняла отца у моей матери и довела мать до отчаяния и смерти. С тех пор она в распоряжении отца. И на прошлой неделе они занимались любовью на полу его кабинета, в прошлую пятницу, днем. Я все слышала. Просто спросите Пэтти, и увидите, что она скажет.
Юджин положил руку на сердце. Он прижал ее очень крепко к груди и проглотил какой-то черный комок, поднявшийся изнутри. Он попытался заговорить, но слова, как маленькие сухие пучки соломы, шуршали и хрустели у неге во рту.
— Это неправда.
— Просто спросите у нее.
— Пожалуйста, уходите.
Уверенность спала с нее, и она стала тонкой, холодной и жесткой, как иголка. Он едва ли видел, как она выходила за дверь.
Глава 21
— Извини меня, дорогая, это опять Антея. Мне очень жаль, что приходится проявлять такую настойчивость.
— Он не примет вас.
— Я только хотела объяснить тебе…
— Он не примет вас. Разве вы не понимаете английский язык?
— Если мне позволят проявить немного критики…
— Уходите.
— Я поняла, что отец Карел болен…
— Занимайтесь своими делами.
— И епископ…
— Замолчите и уходите.
— Но, Пэтти, видишь ли, отец Карел…
— Для вас я мисс О'Дрисколл.
— Но, Пэтти, моя дорогая, я все знаю о тебе…
— Нет, не знаете. Никто ничего не знает обо мне, никто.
— Бедняжка Пэтти, я вижу, у тебя какие-то неприятности. Может, ты расскажешь мне…
— Убирайся, надоедливая сука. Убери свою проклятую ногу из дверей.
Снова залившись слезами, Пэтти толкнула изо всех сил.
Персидский ягненок отступил. Миссис Барлоу в коричневатой дымке на кромке серого замерзшего снега продолжала увещевать. Дверь захлопнулась.
Пэтти, направлявшаяся в комнату Мюриель, вернулась в пустой холл и мгновенно забыла о происшествии. Страдание наполняло ее до краев. С поникшей головой поднималась она по ступеням. Потеряв тапочку у верхней площадки, она не остановилась, чтобы поднять ее.
Юджин отверг ее. Она не смогла не сказать ему правды, или не признать правдой то, что он уже знал. Она попыталась объяснить, что та прошлая пятница была исключением, это произошло только однажды, и подобного очень давно не было. Но говорить о дате или вообще о случившемся было губительно для нее. Когда она, запинаясь, что-то забормотала, стараясь объяснить случившееся, то обвиняла себя. Разрушительный демон отчаяния, казалось, выскочил из ее рта. Никакие пояснения не имели значения. Она была грязной, недостойной, чернокожей и принадлежала другому — все это правда. Если бы даже Карел не