— Так-то лучше. Теперь ты сядешь, а я расскажу, какая ты удивительная и необычная.
Лео подтолкнул Мюриель, и она тяжело опустилась на кровать. Он наклонился к ней, просунув одну руку под колени, и она ощутила холодное прикосновение его руки к своей ноге выше чулка. Она стала отбиваться, но его другая рука, крепко прижатая к ее плечу, заставила ее неловко откинуться к стене.
— Шалунья, шалунья, ты сопротивляешься. Я скажу еще одну приятную вещь о тебе, Мюриель. Ты девственница. Я знаю. Мужчины всегда знают. Вот видишь. А теперь поцелуй меня. В прошлый раз ты сделала это неплохо.
Он потянулся к ней.
Мюриель захотелось плакать от слабости и отвращения. Она сидела неподвижно, словно заточенная в его объятия, отвернувшись от него. Страдания ее тела достигли своего пароксизма. Она сказала негромким, но ясным голосом:
— Не прикасайся ко мне. Я люблю твоего отца.
Когда Мюриель выходила из дверей своей комнаты, она подумала: «Но где же икона?» И тут же вспомнила, что оставила ее внизу, в холле, на боковом столике. Охваченная приливом энергии, она сбежала по ступеням. Теперь она поспешит прямо к Юджину, как к своему спасению, и сделает его счастливым и благодарным. Чудесное возвращение иконы соединит их. На этот раз право на слезы будет принадлежать ей, и в этих слезах мир возродится. Если она сумеет коснуться Юджина и ей удастся произнести хоть единое слово о своем состоянии, она автоматически освободится от них.
Мюриель замерла посередине холла. Иконы там не было. Она приблизилась к столу. Здесь ли она оставила ее? Она была уверена, что здесь. Икону как будто слизнуло языком пламени. Она исчезла. Тщетно и беспомощно Мюриель осматривала пол, заглядывая под стулья. Икона пропала, потерялась, ее снова украли… Это ее вина. Вещь была в ее руках, как она могла совершить такое безумие — оставить ее хоть на секунду? Она посмотрела на входную дверь. Та была закрыта. Может, отец спустился и забрал ее назад в свой кабинет?
— Что вы ищете? — спросила Пэтти.
Ее темное лицо выглядывало из-под лестницы. Позади нее была раскрыта кухонная дверь.
Мюриель медленно прошла мимо Пэтти в кухню и уныло произнесла:
— Я кое-что оставила на этом столе.
— А, эту картину, — сказала Пэтти. — Икону Юджина. Да, я нашла ее и отдала ему.
— Ты отдала ее ему?
— Да, конечно. Что же еще мне было с ней делать?
— Но она была моя! — голос Мюриель перерос в крик. Ее руки загребали воздух. — Ты должна была оставить ее там, где увидела. Не твое это дело. Я собиралась сама отдать ее.
— Что ж, теперь это уже невозможно, — сказала Пэтти. Она повернулась к Мюриель спиной и начала помешивать суп в кастрюле, дымившийся на горячей плите.
— Ты знала, что она моя!
— Ничего я не знала, — возразила Пэтти. — Так или иначе, она не твоя. Я просто нашла ее здесь. Тебе не следовало бросать ее где попало. Ее могли снова украсть.
— Ты сделала это нарочно. Я нашла ее, я так хотела отдать ее ему. Ты нарочно забрала ее у меня.
— Не надо ребячиться, — сказала Пэтти, — какая разница, кто отдал икону, раз он наконец получил ее назад. — Она продолжала размешивать суп, затем добавила: — Он так обрадовался.
Истерия овладела Мюриель. Она издала пронзительный жалобный вой, который, казалось, вырвался не изо рта, а исходил от всего ее существа. Она закричала на Пэтти:
— Послушай меня!
— Не кричи так ужасно, — сказала Пэтти. — Кто-нибудь услышит.
— Послушай меня, черт тебя побери!
— Убирайся из моей кухни, — сказала Пэтти, повернувшись и уперев руки в бока.
— Это не твоя кухня. Ты всего лишь обыкновенная служанка. И не забывай об этом.
— Ах ты, маленькое отродье, — бросила Пэтти, начиная поднимать голос, — убирайся отсюда, пока я тебя не отшлепала.
Мюриель стала наступать на попятившуюся Пэтти.
— Не смей прикасаться ко мне, Пэтти О'Дрисколл. Я разорву тебя на куски.
Мюриель взяла за ручку кастрюлю с супом:
— Прекрати, ты отвратительная, плохо воспитанная маленькая обезьяна! Говорю тебе, убирайся из моей кухни!
— Ты убила мою мать, — сказала Мюриель. — Ты убила мою мать, черная сука из преисподней.
Пэтти, все еще пятившаяся, теперь остановилась и оскалила зубы. Оба ряда зубов сверкали. Она выкрикнула:
— Ты не дала своему отцу жениться на мне. Ты разрушила всю мою жизнь. Я ненавижу тебя за это. И всегда буду ненавидеть.
Мюриель взмахнула тяжелой кастрюлей. Пэтти закричала, когда горячий суп выплеснулся коричневым потоком. Большая часть супа вылилась на пол, но немного попало на чулки и фартук Пэтти. Пэтти продолжала пронзительно кричать. Мюриель швырнула пустую кастрюлю через кухню.
Вошел Карел, а за ним Юджин. Крики Пэтти превратились в рыдания. Карел оценил происходящее и обратился к Мюриель:
— Чем скорее ты оставишь этот дом, тем лучше. Позаботься об этом.
Затем он обратился к Пэтти:
— Успокойся, Пэтти, мисс Мюриель скоро покинет нас. Мы должны попытаться быть добрыми к ней в оставшееся время. Ну, ну, не плачь, моя Пэттикинс. Тебе же не очень больно, не правда ли?
Карел обнял рыдающую Пэтти.
Мюриель прошла мимо Юджина и вышла из кухни.
Глава 19
Маркус Фишер пребывал в состоянии приближающегося экстаза. Он уютно устроился перед ревущим огнем в гостиной Норы Шэдокс-Браун. Занавески были задернуты, чтобы не впускать серый, как сталь, полуденный свет. Под мягким освещением лампы ирландская льняная скатерть была усыпана золотистыми крошками от торта Мадейра. Маркус поставил пустую чайную чашку на тарелку, испачканную клюквенным желе, хотя Нора часто просила его так не делать. Он сказал:
— Но самое главное — его серьезность, его страсть. Нора наклонилась и поставила чашку Маркуса назад на его блюдце.
Она сказала:
— Ничего из того, что ты рассказал, не убеждает меня в его серьезности. Он или безумен, или насмехается над тобой.
— О, ты не понимаешь!
Маркус чихнул.
— Ну вот, я же говорила, что у тебя начинается простуда.
— У меня не начинается простуда.
Маркус сделал все от него зависящее, чтобы описать Норе свою встречу с Карелом, испытывая соблазн считать ее неким мистическим явлением. Объясняя аргументы Карела, он слегка исказил картину, представив ее как спокойную дискуссию двух братьев, в которой он играл свою роль. Это не было полностью обманом — в ходе дискуссии Маркус много думал об ответах, пока Карел говорил, или по крайней мере анализировал их впоследствии. Чего он не сказал Норе, так это того, что Карел ударил его. Этот удар был чем-то слишком личным. Нора не смогла бы понять его, она бы восприняла его как новое доказательство неуравновешенности Карела. Тогда как на самом деле этот удар был задуман для его просвещения. И более того, позднее все взвесив, Маркус стал думать, что это знак любви. Брат заставил
