головоломку, а куда-то за нее с напряженным, настороженным выражением, которое почти тотчас же стало спокойным и безучастным. Движение в воздухе заставило Мюриель замереть.
Затем она полуобернулась и вскочила на ноги. В дверях стоял Карел.
Он проигнорировал Элизабет, которая не поднимала глаз, и тихим голосом сказал Мюриель:
— Могу я минуту поговорить с тобой?
Мюриель не помнила, как дошла до кабинета Карела. Сейчас она осознала, что находится в комнате, которая на этот раз была ярко освещена тремя лампами и светильником посередине. При ярком освещении комната казалась маленькой, заурядной, обставленной случайной мебелью. Она заметила, как потерт ковер. Услышав, как отец закрыл дверь, Мюриель с удивлением осознала, что стоит — не падает в обморок, не кричит.
— Пожалуйста, садись, Мюриель.
Она села у стола. Карел обошел вокруг него и сел напротив. Она чувствовала его взгляд, но не могла поднять на него глаз.
— Хотелось бы мне знать, Мюриель, нашла ли ты уже это место.
— Какое место? — спросила Мюриель хрипло, глядя в пол.
— Я хочу сказать, нашла ли ты работу, секретарскую должность?
— О нет, не нашла.
Голос Карела звучал как обычно, его вопросы казались такими простыми и знакомыми, что Мюриель на секунду показалось, что она совершила какую-то чудовищную ошибку. Возможно ли, чтобы ее отец тоже не слышал, как она прокричала его имя, или каким-то непостижимым образом забыл об этом? А может, она вообще не кричала? Возможно, ей показалось это? Может, она вообразила и то, что, как ей казалось, увидела собственными глазами?
— Было бы неплохо найти работу, не так ли? Это, наверное, нетрудно. И уже прошло какое-то время.
Она попыталась посмотреть на Карела, но смогла поднять глаза только на его руки, которые лежали перед ним скрещенными на столе. Затем она увидела рядом с его руками на столе что-то еще. Это была икона Юджина «Троица», картина, как бы сократившаяся в ракурсе под ее взглядом до золотисто-голубой полосы. В появлении иконы на столе Карела таилось что-то сверхъестественное и одновременно ужасное. Неужели для него не было ничего невозможного? Мюриель с изумлением смотрела на нее. Она сказала:
— Да, я скоро найду работу.
— Пришло время тебе самой зарабатывать деньги. Ты сможешь получать большое жалованье.
— В городе, да.
— Не обязательно в городе.
— Я хочу сказать, в городе легче, а так как я живу здесь…
— Это подводит меня к другому вопросу, — сказал Карел.
Что-то в его голосе заставило Мюриель поднять на него глаза.
— К какому?
— Я не хочу, чтобы ты продолжала жить здесь.
— Прости? — пробормотала Мюриель.
— Я хочу, чтобы ты выехала из дома как можно скорее. Мюриель с изумлением смотрела на отца. При ярком свете гладкая поверхность его лица, белого, будто присыпанного пудрой, казалось, распадалась на составные части. Только глаза блестели, как влажные синие камни, и гладкие темные волосы поблескивали, будто были влажными. Мюриель сказала:
— Я не понимаю тебя.
— Я хочу, чтобы ты выехала из этого дома как можно скорее. Карел произнес эти слова таким же точно тоном, как будто они не были повторением.
— Ты не можешь этого хотеть, — возразила Мюриель. Карел сидел, молча глядя на нее. Он немного подвинул руки, как будто хотел удостовериться, что они в удобном и расслабленном положении.
— Но почему?
Карел откашлялся и сказал:
— Знаешь ли, необычно в наше время, чтобы молодая особа твоего возраста жила с родителями. Ты ведешь ненормальную жизнь. Я думаю, пришло время тебе вести себя более естественно. Разве ты не согласна?
Мюриель всматривалась в глаза Карела, пытаясь увидеть какое-то движение, хотя бы малейший трепет расчетливого наблюдающего сознания. Но не видела ничего, кроме гладкой поверхности глазного яблока. Она моргнула, ощущая уголком глаза ровное свечение иконы.
— А как насчет Элизабет?
— Естественно, Элизабет останется здесь.
— Но кто будет присматривать за ней?
— Я буду присматривать за ней.
Мюриель глубоко дышала и пыталась думать. «Не может этого быть. Не может быть». В самых диких своих фантазиях ей никогда не приходило в голову, что отец может попытаться отделить ее от Элизабет.
Она сказала:
— Не думаю, что Элизабет сможет управиться без меня. В глубине души она добавила: жить без меня, дышать без меня.
— Не сомневаюсь, что она скоро привыкнет к твоему отсутствию.
Мюриель подыскивала верные слова, пытаясь устоять против него. Мог ли отец заставить ее безропотно выполнять свои желания? Она сказала:
— Если я оставлю этот дом, я возьму Элизабет с собой. Карел улыбнулся. Белые зубы блеснули на холодном лице.
— Едва ли это осуществимо, Мюриель. — Он говорил так, как будто это было самое обычное предложение.
Другая мысль пришла к Мюриель.
— Но Элизабет, безусловно… Знает ли Элизабет об этой идее? Одобряет ли ее?
— Естественно, я обсудил это с Элизабет, и, конечно, она одобряет.
Мюриель встала. Отец, оставаясь неподвижным, поднял на нее глаза. Ей хотелось бросить ему: «Я тебе не верю», но она сказала:
— Я тебя ненавижу.
Карел продолжал смотреть в ее сторону, но лицо его застыло, а глаза, казалось, остекленели. Мысленно он был уже один. Мюриель подняла руку, как будто хотела защитить лицо от слишком яркого света. Затем инстинктивным движением нагнулась, схватила икону со стола и прижала ее к груди. Она повернулась и выбежала из комнаты.
— Мюриель, Мюриель, Мюриель, не так быстро. Я хочу поговорить с тобой. Куда ты мчишься?
Она остановилась посередине холла и сказала Лео:
— Я иду повидать твоего отца.
— Его там нет. Он пошел за покупками. Послушай, я должен поговорить с тобой.
Мюриель положила икону на боковой столик лицом вниз. Она не хотела, чтобы Лео увидел ее. У передней двери зазвенел колокольчик, и минуту спустя послышался голос Пэтти, объясняющей Антее Барлоу, что, к сожалению, священник занят.
Первой мыслью Мюриель после того, как она покинула комнату отца, было побежать сразу же назад к Элизабет. Но следующая мысль ее остановила. Ей нужно время на раздумье, возможно помощь, прежде чем она увидит кузину. Решение отца отослать ее явилось для нее в первый момент категорической и безжалостной действительностью, как, впрочем, большинство решений Карела. Итак, теперь он хотел избавиться от нее. Постепенно она осознала, почему должна была уехать. Молчание кузины, ее привычная и знакомая раздражительность и беспокойство почти убедили Мюриель, что Элизабет ничего не знает, но теперь она поняла, как неразумно было так думать. Она была просто не в состоянии представить себе, что молчание Элизабет — намеренный маскарад, линия поведения, часть какой-то ужасной мести.
