Этим вечером он пришел, как обычно, с новостями из Холла, к которым Джон отнесся со злобным интересом: «Видел нового хозяина?» «Молодого Генри? Видел. Он в Диммерстоуне осматривал их дома», — «Надеюсь, ты сказал ему, что у них крыши прошили?» — «Крыши его не волнуют. Он похож на американца, глазеет разинув рот и говорит как янки», — «Небось думает, какие эти развалюхи живописные», — «Развалюхи — это ты точно сказал! Но он и знать ничего не желает. Не удивлюсь, если он окажется голубым, вид у него такой».
Джон Форбс открыл дверь, Колетта прошла на кухню и села за стол с остатками ужина Джона: яичницы с беконом.
— Ты обещала сообщить, когда приедешь.
— Извини!
— Небось ничего не ела?
— Нет, но не беспокойся. Съем бутерброд с сыром. Не беспокойся, мне этого будет достаточно.
— Хорошо-хорошо. Вид у тебя измученный.
— Есть вино?
— А пиво не подойдет?
— Нет.
— Видать, это единственное, чему ты научилась в колледже. Ладно, открою бутылку. Как добиралась сюда?
— На попутках. А потом пешком.
— Сто раз тебе говорил, чтобы ты не пользовалась попутками.
— Джем есть?
— Хлеб, джем и марочный кларет.
— Он не марочный.
— Вот что значит образование! Я звонил твоему преподавателю.
— Знаю.
— А ты знаешь, что он сказал?
— Нет.
— Он сказал, что ты необучаема.
— Мне он сказал, что считает, я правильно сделала, бросив учебу.
— Уверен, он так и считает!
— Надеюсь, ты не сердишься.
— Конечно сержусь! Почему это ты необучаема? Ума у тебя предостаточно. Просто ты не стараешься, не хочешь прикладывать усилия. Вы, молодые, просто не знаете, что значит стараться, прикладывать усилия. Бороться с трудностями.
— Не тянет бороться с трудностями. По телевизору что-нибудь есть?
— Возвращаешься, не предупредив, входишь и сразу к телевизору?! А с отцом поговорить не хочешь?
— Хочу. Я просто поинтересовалась.
— Почему не дала знать, что приезжаешь?
— Да столько дел было, не успела.
— Твоя постель не готова.
— Я все сама сделаю. Как Катон?
— Откуда мне знать?
— Пап, извини… я знаю, Катон тебя расстроил… а теперь вот я…
— Вы два сапога пара. Не могу понять, почему ты не желаешь получить образование. Вечно вы жаловались, всем были недовольны…
— Ты говоришь так, будто образование — это что-то особенное и ничто другое не способно его заменить, а между тем есть сотни способов познать мир.
— Да, это нечто особое, и ничто другое не способно его заменить. Оно бесценно. Тебе чертовски повезло, что у тебя есть возможность получить его.
— Ты никак не примиришься с фактом, что я не такая, как ты.
— Тебе не нужно быть как я. Достаточно быть как твоя мать.
— Ты никак не примиришься с фактом, что мне не хватает интеллекта, что я не умна. Думаю, своего рода кощунство…
— Конечно умна! Слышать, как твой ребенок говорит тебе в лицо, что он не умен…
— Все говорят, как прекрасно быть молодым. Я этого не видела. Я хочу наслаждаться молодостью, а не тратить молодые годы на то, чтобы строить из себя кого-то другого.
— И как ты это себе представляешь: наслаждаться молодостью? Сидеть здесь и собирать цветочки?
— Вечно ты издеваешься…
— Неужели ты хочешь быть пустоголовой кокеткой, только предметом сексуального желания?
— Нет! Отвратительно, как в колледже говорили о сексе…
— Никогда не думал, что ты такая скромница…
— Не скромница, нет! А…
— Видишь ли, тебе придется устраиваться на работу. А что ты умеешь? Даже на машинке не печатаешь. Ладно, ладно, ты вольна поступать как знаешь, это твоя жизнь, и я не собираюсь давать тебе советы. Но будь я проклят, если поспособствую тебе стать знатной сельской дамой вроде миссис Маршалсон.
Колетта принялась отрезать ломтик от большого куска ярко-желтого чеддера. От кухонного стола шел аромат сыра и вина.
— Генри Маршалсон вернулся? — спросила она.
— Этот слюнтяй. Да. Разгуливал туг, изображая из себя хозяина этих мест.
— Ну, все-таки эта земля принадлежит ему.
— Не заслужил он права владеть ею. Удерет обратно в Америку, поджав хвост. Шарик, Дворняжка, как Сэнди всегда звал его.
— Я иду спать, — сказала Колетта.
— Простыни в сушильном шкафу. Прости мое брюзжание. Просто я так разочарован, что ты бросила колледж.
— Ты загнал меня туда.
—
— Нет, заставлял. И Катона загнал в церковь.
— Я… что?
— Ты же заставил его бежать из дому, он был вынужден искать где-то спасения, он боялся тебя! Я боюсь тебя. Ты всегда высмеивал нас, когда мы были моложе. Кричал на нас. Нельзя так разговаривать с людьми, даже если они твои дети. Ты не знаешь, какой ты сильный, как способен обидеть. Все время, как я пришла, ты читаешь мне нотации, а у меня был такой ужасный день, и я так устала…
— Послушай, прости, но я не…
— И еще, если это тебя интересует. Я еще девственница и собираюсь ею оставаться, пока не встречу подходящего человека, а тогда выйду замуж и рожу шестерых детей!
Колетта вышла, хлопнув дверью.
Джон Форбс сидел неподвижно, чувствуя себя подавленным и виноватым. Неужели он действительно пугает своих детей? Он не мог в это поверить. Ужасно было думать об этом. Если бы только Рут была жива… А, все равно, Катону нужен Бог, Колетте — детишки. Какое поражение! Он открыл банку пива.
— Тот богатый парень…
— Генри Маршалсон.
— Мне он понравился, он джентльмен. Некоторые джентльмены клюют на нас, хулиганов. Мы их отшиваем. Он правда заинтересовался мной?
— Нет.
— Но вы сказали…
