Генри и Катон

— Герда, я с ума сойду.

— Если ты действительно любил меня, то должен был быть настойчивей, и я дала бы согласие. Просто ты любил недостаточно, Люций. Тут двух мнений быть не может. Жизнь воздает по справедливости.

— То есть ты любила меня?

— Насколько помню, да.

— Но, Герда, если ты любила меня тогда, значит, можешь полюбить и сейчас. Прости за прежнее и выходи за меня, ты должна согласиться. Давай спасем хоть что-то, зачем терять все? Не отвергай меня сейчас просто из чувства обиды.

— Обиды! Ну и болван же ты.

— Герда, дорогая, прости, выходи за меня, я люблю тебя всем сердцем, я отдал тебе всего себя, я посвятил тебе жизнь. Ты не можешь быть такой неблагодарной и отвергнуть меня теперь.

— Это ты отверг меня.

— Я просил выйти за меня, уверен, что просил.

— Нет. Ладно, забудем.

— Если и не просил, то потому, что ты ясно дала понять, что не горишь желанием.

— Будь в тебе больше страсти, ты, возможно, добился бы успеха. Ты думал только о себе. Или ты хотел, чтобы я бегала за тобой, вешалась тебе на шею?

— Значит, в то время это была лишь гордыня. И сейчас лишь гордыня.

— Люций… Не принимай так близко к сердцу.

— Я страстный человек, страстный, страстный! И не собираюсь уходить от тебя, нет, нет!

— Хорошо, называй это гордыней. Я хочу наконец остаться одна, чтобы не было свидетелей. Ты, Люций, живешь прошлым, по мне, ты призрак. Какой же ты безмозглый! Ты безмозглый, и Генри безмозглый, и Сэнди был таким же, и Бёрк. О господи, почему на мою долю достались такие безмозглые мужчины!

— Не возражаешь, если посижу с тобой, мама?

— Конечно не возражаю.

Генри уселся на каминную решетку. Был поздний вечер, и поленья в камине в библиотеке прогорели, оставив после себя осыпающуюся кучку угольков, мерцающих, как ночной город на холме. Ковер и кое-что из мебели, включая круглый стол, перекочевали в бальный зал к остальным вещам, ожидавшим отправки на «Сотбис». Голос теперь звучал здесь как в пустой комнате. Герда, придвинув кресло к камину, пришивала пуговицу к своей твидовой куртке.

— Какая тишина. Одни совы слышны.

— Да.

— Думаю, последние моменты самые малоприятные.

— Я тоже так думаю.

— Из-за чего Люций так расстроился утром?

— Наконец-то сделал мне предложение, — ответила Герда.

— В первый раз за все время?

— Да. Ему казалось, что в прошлом он уже просил моей руки, но такого не было.

— Бестолковый он. Ты его когда-нибудь любила?

— Да, пожалуй, любила. В молодости он был обаятельный, романтичный.

— Помню. Эти развевающиеся кудри. Так ты ответила согласием?

— Нет, конечно нет.

— Мне бы хотелось быть уверенным, что о тебе кто-то заботится.

— О Люции самом нужно заботиться.

— А ты не пожелала?

— Я делала это много лет. Хочу перемены.

— Могу тебя понять. Мне-то никогда не приходилось ни о ком заботиться.

— Стефани уже поднялась?

— Бродила по дому в халате.

— Ей нужен свежий воздух, хорошая прогулка.

— Я бы хотел, чтобы она чем-нибудь занялась, хоть книжку какую почитала.

— По-моему…

— Она воспрянет, как только мы окажемся в Америке, подальше от этого обветшалого великолепия.

— Надеюсь, ты прав.

— Мама…

 — Что?

— Чувствую, что должен тебе рассказать. Стефани никогда не была любовницей Сэнди.

— Знаю.

— Как ты узнала?

— По тому, как она говорила о нем. Это звучало просто фальшиво. А потом я подстроила ей ловушку.

— Какую именно?

— Это касается… шрама…

— Так ты знала. Почему же мне не рассказала?

Герда помолчала, потом ответила:

— Решила, что тебя это не остановит, а еще, что все это так…

— Противно?

— Огорчительно. И предпочла не углубляться. Она призналась тебе?

— Да. Она не была с ним знакома… уборщица в доме.

— По-своему находчивая женщина из простонародья.

— Кажется, ты проявила такую же находчивость.

— Будешь ли ты счастлив с ней — вот что меня волнует.

— А когда я был счастлив, мама?

— Не говори глупостей, Генри.

— Счастье не явится по твоему желанию. С ним нужно родиться, а мне не повезло.

— Зачем ты хочешь жениться на ней?

— Разве человек может это сказать? Так уж жизнь устроена. Я не из тех везунчиков, что принимают блестящие решения, которые оказываются абсолютно верными. Вероятно, почувствовать ответственность за судьбу Стефани меня заставило исключительно самомнение. Конечно, тут имели место и многие иллюзии, да, наверное, они есть у меня и сейчас, ну и, разумеется, свою роль сыграл Сэнди. Я ничего не имею против того, что она солгала, тут есть даже нечто героическое. Она так слаба и тем не менее боролась с тем, как сложилась ее жизнь, с невезением. В ней есть странное очарование, тебе, знаю, его не увидеть. А может, дело в том, что она ужасно трогательная и я жалею ее… она зацепила меня, а прежде со мной такого никогда не случалось. Я впервые в жизни испытал серьезное чувство, а поскольку я — это я, то не имею представления, как или почему это произошло. Понимаю, что в чем-то заблуждаюсь относительно нее, но я люблю ее, наверное, так, как ее любит Бог. Возможно, я обманулся в этом, обманываю себя, что вижу ее, как ее видит Бог, люблю, как ее любит Бог. Нет, ну, разумеется, я не имею в виду действительно Бога. Просто хочу сказать, что вижу все ее недостатки, но так уж вышло, а я фаталист.

— Я очень надеялась, что ты женишься на Колетте, — сказала Герда, перекусила нитку и аккуратно воткнула иголку в подушечку в своей розовой рабочей шкатулке.

— А, Колетта. Знаешь, она сама заявила, что хочет выйти за меня. Должно быть, пришло время подумать о замужестве.

— И ты отверг ее.

— Да. Не мог… понять ее…

Генри сосредоточенно ворошил носком ботинка теплую золу.

— Но теперь можешь?