На последних словах голос Миранды зазвучал возбужденно. Сейчас она вся насторожилась, ему казалось, что лицо её с влажными губами сияет восторгом и страхом. Он метнулся к двери, вцепился в ручку.
— Ой, Миранда, Миранда, я люблю тебя просто ужасно!
— Не будь идиотом, — сказала она. Но глаза смотрели на него не отрываясь и руки выжидательно теребили ворот пижамы.
Пенн вцепился пальцами в стол. Потребность коснуться её была мукой, от которой темнело в глазах. В наступившем молчании, едва переводя дух, он увидел, как её рука поднялась и упала. У него не было слов, чтобы выразить «можно мне тебя коснуться?». Он подался вперед.
— Уйди, — сказала Миранда.
— Не уйду, — сказал он, стоя над ней.
Водоворот захватил его и тянет, тянет в самую середину. Он стал коленом на кровать. Молчание дома окружало их, внимательное, завороженное, холодное.
— Гадость какая! — сказала Миранда очень тихо, но с такой злобой, что на секунду он замер. Потом, как слепой раскинув руки, стал к ней склоняться.
Дальнейшее произошло очень быстро. Миранда закинула руку назад, к подоконнику, схватила одно из стеклянных пресс-папье и с силой опустила его на пальцы Пенна, скользящие по простыне. Пресс-папье, вырвавшись из её руки, пролетело через всю комнату и разбилось вдребезги. Пенн вскрикнул от боли, отпрянул, сжав раненую руку другой рукой, и свалился с кровати на пол. Немецкий кинжал выпал из его кармана, проехал по коврику и лег возле ножки стола. Миранда выскочила из постели, надела халат и туфли и отошла к двери. Снова наступило молчание. Холодному, бдительному дому эта сценка пришлась по вкусу.
Пенн лежал ничком, прижимая руку к груди. В поле его зрения под кроватью были три пары босоножек Миранды, какая-то шкатулка и осколки пресс-папье, разбросанные там, как яркие цветы или светящиеся глаза. Он перекатился на спину и сел, прислонясь к кровати. Посмотрел на свою руку. Кожа на суставах содрана. Потом посмотрел на Миранду.
Лицо её преобразилось. Нервное возбуждение исчезло, и словно белый внутренний свет придал её чертам непонятное, но пленительное выражение. Таким мог привидеться ангел. Она озаряла его сверху ярким теплым лучом, от этого захватывало дыхание. С изумлением и униженной признательностью он понял, что не прогневил её.
— Какой же ты глупый, — сказала Миранда. Теперь голос у неё был глубокий и мягкий. Прислонившись к двери, она смотрела на Пенна снисходительно-торжествующе, и он почувствовал, что она впервые по-настоящему его видит.
— Прости, — сказал он, потирая руку и усаживаясь поудобнее. Острое желание исчезло, вернее, растворилось в тумане покорного счастья, в пронизанной светом атмосфере, где он качался, как на волнах, под лучом её взгляда.
— Ты меня удивил, — сказала она, — но я люблю сюрпризы.
— Боюсь, сюрприз был не из приятных. — Пенн мучительно ощущал, что слова не те, но благостный свет придавал ему силы. Он стал медленно подниматься.
— Очень больно я тебе сделала? — Спокойное удовлетворение, прозвучавшее в этих словах, так непохожее на её обычный капризный тон, чуть не свалило его обратно на пол.
Он сказал смиренно:
— Ничего. Поделом мне.
— Да, поделом. А ну-ка, дай я посмотрю.
Он шагнул к ней, чувствуя во всем теле такую слабость, точно его долго били. Протянул к ней руку, точно готовый к тому, что руку отрубят. Она взяла её за запястье, осмотрела, потом достала из кармана платок и бережно обмотала раненые пальцы. Пенн со стоном упал перед ней на колени. Она выпустила его руку, и он стоял покачиваясь, не прикасаясь к ней.
— Пенн, — сказала она тихо. Последовавшее молчание стало закручиваться в большую белую раковину красноречия и понимания. Наконец Пенн поднял голову и взглянул ей в лицо.
Но все опять изменилось. Она смотрела куда-то через его плечо, смотрела пристально, с нервной тревогой, почти со страхом. Пенн встал с колен и, снова возвышаясь над ней, оглянулся, чтобы проследить за её взглядом. Она резко спросила:
— Что это?
Тогда и Пенн увидел немецкий кинжал. Он быстро поднял его.
— Это я принес тебе. Я его нашел. Ты не сердись. Он, кажется, был тебе нужен, и я принес. — Он подал ей кинжал рукояткой вперед.
Миранда взяла его.
— Но это кинжал Стива. Его любимый. Тот, что ему подарил Феликс Мичем.
— Да, я принес его тебе. Ты не сердись.
— Но как он к тебе попал? Почему он был у тебя? — Она оторвалась от двери и обошла стол, сверля Пенна злобным взглядом и прижимая кинжал к груди. Блестящее острие проткнуло голубую шерсть её халатика.
— Я нашел его в комнате Стива. Мне очень жаль. Ты не сердись. Я его принес…
— Да замолчи ты! — сказала Миранда. Она всхлипнула, лицо её вдруг покраснело, глаза наполнились слезами. Она топнула ногой и протяжно выкрикнула: — Уходи! Убирайся отсюда!
— Прости меня, — сказал Пенн. — Я хотел сделать тебе приятное. Энн сказала, что он тебе так нравится…
— Глупый, противный болван, — сказала Миранда, и слезы закапали так быстро, что мешали ей говорить. — Я тебя ненавижу. Трогал меня своими гадостными лапами. Глупый австралийский болван. Все знают, что ты болван, и выговор у тебя вульгарный. Никто тебя здесь не любит, просто терпят, потому что нужно. Скучный дурак, урод, мы все только и ждем, когда ты уедешь. Уезжай в свою скучную, противную Австралию. Уезжай в свой жалкий дом, к своему грубому, вульгарному отцу. Уходи! Убирайся из моей комнаты. Стив бы тебя одной рукой убил. Уйди, противный, гадкий, уйди! — Голос её перешел в крик, она отвела руку с кинжалом, словно готовая к нападению.
Последнее, что запомнил Пенн, был занесенный кинжал, её красное лицо, мокрое от слез и слюны, искаженное яростью. Он кое-как выбрался за порог и скатился по винтовой лестнице. Дверь за ним с треском захлопнулась. Он пробежал по черной галерее до своей лестницы, где тусклый свет от его лампы ложился на белые железные ступеньки. Поднялся к себе и закрыл дверь.
Задыхаясь, он прислонился к ней спиной. От боли и ужаса дыхание его ещё несколько минут вырывалось долгими свистящими хрипами. Он чувствовал, что его вот-вот захлестнет истерика. Чтобы успокоиться, крепче уперся спиной в дверь, вдавил пятки в пол. Комната ходила ходуном.
Немного погодя дыхание выровнялось, тело обмякло, и он опустился на кровать. Поглядел по сторонам. Все было в порядке, словно ждало его. Все такое же, как было, когда он — сколько веков назад? — только собирался идти к Миранде, шведский нож, книга об автомобилях, растрепанный томик «Такова жизнь» говорили ему: «Привет». Но он слышал их, как банкрот слышит голоса беззаботных детей. Воображенное насилие и насилие подлинное — вещи несоизмеримые. Что-то невинное было непоправимо сломано, вспугнуто и убито. Черное пятно в глубине его мира уже расплывалось к поверхности. Он со стоном сполз на пол, уронил голову на кровать.
Он тупо уставился на свою руку. Пальцы болели, на суставах запеклось немного крови. Халат был усыпан блестками цветного стекла. Стряхивая их, он задел что-то под кроватью. Заглянул туда — оказалось, что это солдатики Стива. Он подтянул ящик поближе. Потом открыл его, стал смотреть невидящим взглядом на мешанину из бесчисленных красно-синих оловянных фигурок. С усилием сосредоточившись, достал одну и поставил на пол. Рядом другую, третью. Шеренга все удлинялась, и тут наконец хлынули безудержные слезы.
Глава 30
