встал.
— Не уходите, — попросил мужчина. — Посидите со мной немного.
Джексон сел, поглядывая на дверь.
— Послушайте, — сказал мужчина, — я не знаю, что вы за человек, просто я чувствую себя как в аду. Говорите, вы посыльный…
— Ну, в некотором роде…
— Вы бы не могли кое-что передать ей от меня? Меня зовут Кантор.
Джексон уже знал, что произойдет в ближайшие несколько минут. Он испытывал жалость к этому человеку и удивлялся, что оказался в подобной ситуации.
— Что я должен ей передать? — спросил он.
— Что я ее люблю, прошу простить и выйти за меня замуж.
Джексон, успевший все обдумать, сказал:
— Пишите записку. Сделаю что смогу.
Кантор достал из ящика стола листок бумаги и начал быстро писать. Потом положил записку в конверт и, не запечатывая, протянул Джексону. Некоторое время они смотрели друг на друга. Потом Джексон встал, положил конверт в карман и направился к выходу. В этот момент Кантор внезапно вскочил и выбежал из-за стола. Джексон остановился. Кантор подошел к нему и, протянув руку, вложил в ладонь Джексона что-то еще. Джексон увидел, что это банкнота в сто фунтов. Он довольно долго смотрел на нее, потом, улыбнувшись, разжал пальцы и боком вышел в дверь, прикрыв ее за собой. Банкнота осталась лежать на полу. Спускаясь по лестнице, Джексон не услышал ни звука у себя за спиной.
Туан и представить не мог, что, проговорив с Джексоном большую часть ночи, так и не сможет уснуть. После того как Джексон ушел, он тихо бродил по квартире в домашних туфлях, взволнованный, расстроенный, иногда останавливался, задыхаясь, чуть не плача. Он тщательно проверил шпингалеты на окнах, и без того надежно запертых от грабителей, задвинул щеколду и замкнул все замки на входной двери, а потом спрятал ключи в карман домашней куртки. Как необычно, невероятно, неожиданно было то, что под его крышей и под его защитой оказались сразу обе сестры Берран!
При этой мысли ему пришлось остановиться и сделать глубокий вдох. Разумеется, он знал их через дядюшку Тима, поддерживал с ними знакомство через Бенета, но никогда не надеялся по-настоящему сблизиться с ними. Он чувствовал себя увереннее с их матерью, появлявшейся всегда неожиданно и любившей поддразнивать его, — для нее это была своего рода игра, а он не имел ничего против, поскольку рядом с ней ощущал себя вроде бы старше.
Но что ему делать теперь? Как было бы хорошо, если бы Джексон остался. Одно Туан знал точно: он правильно поступил, вызвав Розалинду. Эта девушка обладала поразительным здравым смыслом и была способна разделить с ним бремя ответственности. Он мог без опаски передать Мэриан на ее попечение. Розалинда уже начала приводить Мэриан в чувство, даже привезла для нее снотворное. «Но почему Мэриан пришла именно ко мне? — не мог взять в толк Туан. — Пусть она не хотела идти к Бенету, однако не лучше ли ей было отправиться к Милдред или Элизабет, или к какой-нибудь подруге или другу, к кому-нибудь, кто мог надежно спрятать ее в Лондоне? Почему ко мне? — недоумевал Туан. Он пребывал в смятении, но немного и гордился. — А чем, собственно, тут гордиться? Она пришла ко мне, — продолжал размышлять он, — потому что я в некотором роде никто, ни то ни се, странное существо без определенных эмоций и страстей, некто вроде фавна, наткнувшегося в лесу на спящую принцессу. Наверняка она приняла это решение впопыхах, не думая…» Интересно, останется ли она у него? Может быть, надолго? Но как они с Розалиндой смогут обманывать остальных, ведь все будут по-прежнему страшно волноваться?
Стараясь двигаться неслышно, Туан начал один за другим выключать светильники в гостиной. Снял куртку. Мягкий свет струился из коридора. Двери комнат, в которых спали сестры, были чуть приоткрыты. Он осторожно заглянул в первую, где спала Мэриан, и сначала не увидел ее: она с головой была накрыта скомканными простынями и спала. Туан подошел к следующей двери, приоткрытой пошире. Розалинда, полуодетая, лежала поверх неразобранной постели: вероятно, усталость быстро сморила ее. На подушке покоилась ее рука, голова была запрокинута, мягкие золотистые волосы разметались. Туан уловил тихое дыхание. Он быстро ретировался, решив ненадолго прилечь у себя в спальне. «Я буду начеку», — сказал себе он.
Утром его разбудил душераздирающий крик Розалинды.
Они беспомощно бегали по квартире, звали, заглядывали повсюду, словно надеялись найти Мэриан где-нибудь под одеялом или пледом. Господи, как же ей удалось улизнуть? Они бросились к двери с намерением — столь же безнадежным — обыскать всю округу. Дверь была заперта. Туан схватил домашнюю куртку, обшарил карманы в поисках ключей, которые, как обычно, положил туда накануне. Ключей не было! Должно быть, Мэриан ночью нашла их и убежала, прихватив свои вещи, заперев дверь снаружи и унеся с собой ключи. Туан с Розалиндой оказались заперты! Разумеется, у Туана были запасные ключи, но он никак не мог их отыскать. Через некоторое время ему все же удалось найти их, и они выбежали на улицу, где сияло солнце и люди спешили по своим делам, но что это им давало? Они вернулись в дом. Туан набрал номер Джексона. Никто не ответил. Он звонил вновь и вновь. Безрезультатно. Если Мэриан отправилась к кому-то из знакомых, они вскоре об этом узнают. Туану ничего не оставалось, как ждать, проклиная себя.
Получив от Клана подтверждение, что Эдвард Лэннион в Хэттинг-Холле, Бенет решил отправиться туда и встретиться с ним. Он слабо представлял, каким может оказаться исход подобной встречи, но чувствовал, что должен увидеться с Эдвардом и обсудить ситуацию. Эдвард способен был подумать, будто Бенет винит его, а это, разумеется, не соответствовало действительности. Ему просто нужно было от Эдварда нечто, быть может, чтобы тот его каким-то образом успокоил, хотя, конечно, разумнее было бы ожидать, что это он начнет успокаивать Эдварда. Душа его рвалась к Эдварду, который наверняка ужасно страдал.
Ощущение несчастья, которое испытывал Бенет, было связано еще и с Джексоном. Кое-кто из друзей, особенно Анна, стал «одалживать» у него Джексона, и впрямь обладавшего всевозможными выдающимися талантами. Бенет не возражал, но в последнее время это случалось слишком часто, и Джексон, похоже, немного распустился, он далеко не всегда давал себе труд уведомить Бенета о своем отсутствии. Это не только крайне раздражало Бенета, но и довольно больно ранило.
Ему чрезвычайно, почти отчаянно требовалось снова повидаться сейчас с Эдвардом. Что, если тот обезумел или замышляет самоубийство? Бенет хотел ехать на машине, но передумал и решил идти пешком. Воспоминания нахлынули на него с новой силой. Неужели Розалинда безумно влюблена в Эдварда, возможно ли это? Конечно, возможно. А Эдвард? Другое, еще более дикое, однако отнюдь не лишенное смысла предположение состояло в том, что Мэриан прячется у Эдварда в Хэттинг-Холле, где, вероятно, ее навещает Розалинда. Может, она и сейчас там, не преодолевшая еще чувства стыда, неготовая предстать перед ними и объявить, что она согласна выйти за Эдварда. Простил ли ее Эдвард? Да, вполне возможно, что Мэриан вернулась к Эдварду и тайно живет у него.
Пройдя по аллее и по продолжающей ее тропинке, Бенет вышел на дорогу. Утро было солнечным, солнце сверкало ярко, пушистые белые облачка лишь изредка наползали на него. Перейдя дорогу и преодолев забор, Бенет заспешил к мосту. Здесь он остановился и снял пиджак. Мост качался и скрипел. Надо все же поговорить с Эдвардом об этом мосте, подумал Бенет. Хорошо, хоть деревенские ребятишки на нем больше не скачут. Он посмотрел вниз, на струящуюся воду, по которой стелились длинные водоросли. Вода бежала вперед, вперед, вперед, и так вечно. Блеск реки ослепил Бенета, но, сфокусировав зрение, он увидел у кромки воды ольховые деревья с трепещущей на ветру листвой. А дальше, вверх по крутому берегу, буйство разнотравья: кое-где цветы уже отцветали, в других местах только распускались иван-чай, наперстянка, майоран, таволга, кукушкин цвет… И так каждый год, век за веком, тысячелетие за тысячелетием. Еще выше — мать-и-мачеха, лютики, лихнис, незабудки… Год из года, год из года, такая красота, такая красота! Бенет стоял, завороженный, и едва не плакал от восторга. И в то же время сколько зла вокруг, сколько зла!
Он сошел с прогибающихся, качающихся и скрипящих досок моста и продолжил путь вдоль почти
