Единорог

Алиса медленно отпустила ее.

— Кто там причитает?

— Мать Джералда. Она с тех самых пор в доме.

— Почему ты тотчас же не сообщила нам? — спросил Эффингэм.

— За день так много всего произошло. Приезжала полиция. Джеймси пришлось съездить в Блэкпорт, чтобы вызвать их и позвонить в Нью-Йорк. И кто-то должен был присматривать за Ханной. Сейчас с ней Дэнис. Я не могла найти, с кем передать записку. О Боже…

— Спокойнее, спокойнее, — сказала Алиса. — Мы бы приехали раньше, но из-за дождя пришлось воспользоваться внутренней дорогой. Нижнюю сильно занесло илом. И половину вашей подъездной аллеи размыло, нам с трудом удалось подъехать.

— А что с полицией?

— Все было так странно. Они оказались ужасно простодушными. Вайолет сказала им, что произошел несчастный случай, и они все записали с ее слов.

— Они отнесутся к тому, что произошло, как к нашему личному делу. Не думаю, что ты услышишь что-нибудь еще от них. Но все- таки, что они сказали, будет следствие? Мы, конечно, уничтожили твою записку.

— По их мнению, в нем нет необходимости. Гробовщик тоже приходил. Он каким-то образом узнал и сам наведался. Сказал, что мы не сможем похоронить Джералда, пока не прекратится дождь. О, Алиса…

Эффингэм подошел к окну, вгляделся в глубину дождя. Ничего не было видно, кроме бесконечных серых потоков воды.

Он спросил:

— Что слышно из Нью-Йорка?

— Питер прилетает самолетом. Будет сегодня вечером или завтра рано утром. Кому-то придется встретить его в аэропорту.

— А Ханна?

— Она не произнесла с тех пор ни слова. С ней сидела я, и Дэнис, и Вайолет. Она остается внешне будто бы спокойной. Съела ленч, попила чаю, как обычно, только не разговаривает. Конечно, мы не пустили к ней полицию. Вайолет сказала, что Джералд чистил ружье, когда это произошло.

— Как ты думаешь, она… — Эффингэм поперхнулся словами. — Как ты думаешь, она не сошла с ума, ее рассудок не помутился?

Мэриан вытерла глаза:

— Не знаю. Она в ужасном состоянии. Конечно, так бывало и прежде, но ей удавалось преодолевать себя. Вряд ли она более безумна, чем всегда.

— А насколько — об этом можно лишь догадываться, — коротко бросила Алиса.

— Могу я пойти повидать ее? — спросил Эффингэм.

С тех пор как он покинул дом этим утром, Эффингэм почти непрерывно говорил с Алисой. Темой разговора была Ханна или, точнее, сам Эффингэм. Он объяснял Алисе все с самого начала. Теперь он понял и точно увидел, как все произошло. Ханна была для него целомудренной матерью, богиней, Девой-матерью. Грех, который Ханна через свое безгрешное страдание искупала для него, грех предательства его матери с его собственным отцом по отношению к нему. Ханна была матерью непорочной, чистой, уединенной. Из-за подсознательного неприятия сексуального греха своей матери он не в состоянии был установить какую-то иную удовлетворительную связь с женщинами, кроме изысканной рыцарской любви. Он идентифицировал женщину, которую любил, со своей матерью, и она виделась ему недостижимой и святой.

Ханна, конечно, полностью подходит для этой роли. Или подходила. Разумеется, теперь это стало невозможно. В действительности он не любил Ханну, он любил вымышленный образ, который мог перенести на нее, пока она была чиста и непорочна. Теперь он осознал крушение всех своих чувств. Вот к какому выводу он подходил. Это действительно было интересно и любопытно. Когда он прислушивался к своему сердцу, ему казалось, что его любовь к Ханне прекратилась, внезапно погасла. Конечно, все происходило не так быстро, и он не мог считать себя исцеленным. Трудность всегда заключалась в том, чтобы воспринятое разумом скорее донести до чувств. Теперь придется медленно осваивать новую сущность, полностью этим проникнуться. И когда он полностью справится с разочарованием, — возможно, обретет способность любить по-настоящему. Наконец он понял себя, но ему придется многократно повторять все это как заклинание, прежде чем он действительно освободится. Алиса должна помочь ему. Ей следует выслушать его урок. И когда он повторит его достаточное число раз, он станет полностью и всецело принадлежать ей в настоящем, как уже принадлежал в ее мыслях в прошлом. Он комфортно чувствовал себя с нею — всегда подлинной, реальной. Только пусть она выслушает, как он повторяет заклинание, и все будет хорошо.

Алиса слушала его со скептическим выражением лица, внезапно разражаясь слезами, но держала его за руку, пока он исступленно говорил час за часом. Она дважды предложила ему поговорить с ее отцом, но Эффингэм отказался. Он еще не был готов предстать перед Максом, так как недостаточно много раз повторил заклинание. Макс бы не понял. Следует обезопасить себя, заручиться поддержкой Алисы, прежде чем он встретится с Максом. Сама Алиса, конечно, побывала у отца и рассказала ему, что произошло в соседнем доме, но Макс не позвал Эффингэма. Так проходили часы.

Получение записки Мэриан внезапно прервало самоанализ Эффингэма, становившийся уже лихорадочным. Узнав, что произошло, он испытал потрясение, а затем чувство огромной вины, граничащее с возмущением. Как он мог так ужасно ошибаться, считая, что стал освобождаться и говорить так подробно и рассудочно о своем положении? Затем его охватила жалость, почти неотличимая от ужаса. Что она сделала? Что она сделала сейчас и что в прошлом? Новое преступление внезапно отбросило зловещий свет на старое, и крик Вайолет Эверкрич снова прозвучал в его ушах: «Убийца и прелюбодейка». Потом он почувствовал сострадание, а затем — страх. Он никогда, теперь он знал это точно, не понимал Ханну и не видел в ней неистовства, которое таилось за ее видимым смирением. Она казалась ему невинной овечкой, которую ведут на убой. Но почему? У него были свои причины, чтобы страдать в ее руках, у нее же, несомненно, свои — чтобы страдать в руках Питера. Если для него это было психологическим маскарадом, то для нее в действительности это имело мало общего с духовным ми ром, хотя ему и доставляло удовольствие видеть так чисто сияющий свет вокруг нее. В конце концов, здесь всегда присутствовало насилие. Новое проявление его было почти непреднамеренным выражением горячности ее характера, теперь его поражало, что прежде он ничего не видел и не желал думать об этом. Перемена в положении Ханны, повлиявшая на его освобождение, дала волю и этому неистовству. И теперь, когда человек умер, в его воображении состояние дел изменилось, он стал по-иному понимать старое. Он смотрел с болезненным удивлением на одежду Джералда, все еще находившуюся в его комнате в Райдерсе. Какая- то преобразующая тайна бременем легла на них всех. Тогда он отчаянно захотел поговорить с Максом, но старик отказался принять его. Эффингэм чувствовал себя обязанным попросить позволения увидеть Ханну, но он совершенно не был готов к встрече. Испытывая чувства страха, вины и стыда, он не мог удержаться от мысли, что во всем происшедшем есть и его вина, хотя и не мог понять какая. В минуту крайней необходимости он покинул Ханну ради Алисы. Или, скорее, он покинул ее ради какой- то более настоятельной, а возможно, почти абстрактной заботы о своей судьбе. Любовь Алисы к нему создала некую нишу, где он мог укрыться и заново собрать себя. Однако во всем этом была какая- то неизбежность, как будто собственная судьба Ханны, вызвавшая такую жестокую развязку, просто отбросила его. Он был удален за ненадобностью, но ощущал вину, смешанную с возмущением и явным страхом, перед Ханной, как перед чем-то ядовитым или радиоактивным. Его охватывала дрожь и отвращение при мысли о том, что она сделала. Он испытывал шок всем своим телом, как будто угроза нависла над ним самим. В действительности он еще не hotel ее видеть.

— Не думаю, что есть смысл в твоем посещении, — сказала Мэриан. — Она не станет разговаривать с тобой, и мне кажется, ее не стоит больше беспокоить, — голос дрожал от слез. — Во всяком случае не думаю, что Вайолет и Джеймси позволят кому-нибудь посещать ее, кроме нас с Дэнисом, до приезда Питера. Кто-нибудь из них всегда находится в прихожей. Они держат ее взаперти.

— Значит, Вайолет и Джеймси приняли на себя командование? — спросила Алиса.

— Но кто-то должен был, — сказала Мэриан довольно раздраженным тоном, как будто ее обвиняли. — Дэнис больше ничем не занимается, только сидит с Ханной. Он едва ли вымолвит хоть слово.