привели меня к остальным, к тому человеку с серебристой шотландской овчаркой, к юноше в гипсе, к одной стильной даме, вероятно француженке, и к другим вашим друзьям, включая четырех дам, матушку и трех дочерей, которые…
Тут Клемент не выдержал и воскликнул:
— Христа ради, скажите, чего же вы хотите!
— Хорошо, я скажу просто, что мне понравились эти люди. Они очень заинтересовали меня. Мне хочется, чтобы вы представили меня им. Мне хочется познакомиться со всеми вами поближе, хочется войти в ваш дружеский круг.
Клемент, крайне изумленный, невольно ужаснулся и охнул. Он глянул на Лукаса.
— М-да… — изрек Лукас и тихо рассмеялся, — Что ж, господин Мир, вы действительно в итоге оказались комедиантом!
Получается, что такая протекция является заменителем отрубленных рук!
— Верно, причем благоразумным и гуманным заменителем, как я полагаю. Конечно, мне неизвестно, насколько я, именно как личность, могу надеяться на радушный прием. Вы сами подарили мне некоторую надежду, упомянув о дружбе, щедрости, благотворительности. Что мне делать со всеми моими деньгами? Можно завещать их какому-нибудь учреждению. Но почему бы мне не попытаться сыграть роль богатого и щедрого дядюшки? Я ни в коем случае не имею в виду то, что собираюсь втереться в ваш круг, намекая на денежное вознаграждение! Мне лишь хочется, откровенно говоря, погреться в лучах любви. По крайней мере, найти нежную привязанность, дружеское отношение, обрести видимый шанс помочь людям, помочь, к примеру, этим детям получить образование. Мне не удалось создать такие ценности, я обычно тосковал в одиночестве. А с вашей помощью я могу обрести их уже в готовом виде. Вы понимаете меня?
После этой речи Мир повернулся к Клементу. При ближайшем рассмотрении большие глаза Мира оказались очень темными, почти черными. Клемент уже хотел согласиться, когда вмешался Лукас.
— Спасибо за то, что вы посвятили нас в историю вашей жизни, мы с интересом выслушали также ваши разносторонние размышления. А сейчас, пожалуйста, вам все-таки пора идти.
— Ты же не ответил ему! — сказал Клемент. — Он попросил тебя оказать ему услугу.
— Разумеется, я могу просто прийти и представиться сам, но будет гораздо лучше… — вставил Мир.
— В любом случае, вы остаетесь для меня темной лошадкой. Каковы ваши намерения? Нет, к сожалению, я не могу понять вас, — произнес Лукас.
— Будет гораздо лучше, если вы представите меня.
— Я чертовски устал от нашего разговора, слишком надолго он затянулся.
Лукас резко поднялся. Решительно пройдя к двери, он распахнул ее. Клемент поднял с пола фетровую шляпу и зонт и предложил их Миру. Мир взял их с улыбкой и легким поклоном.
— Не переживайте, это не к спеху, — успокоил он Клемента. Остановившись на полпути к двери, он спросил Лукаса: — Так как, вы будете содействовать мне или противодействовать?
Клемент думал, что Лукас взорвется от злости, но ошибся. Держа открытой дверь гостиной, тот ответил:
— Я подумаю.
— Я намеревался, — добавил Мир, — потребовать, чтобы вы сделали признание тем людям.
— Намеревались унизить меня? Смешать с грязью? Мне не свойственно смирение, как русским евреям.
— Откуда вы знаете, что не свойственно? Впрочем, подумаю об этом позже. Меня тоже одолела усталость. Я навещу вас в понедельник в это же время. Будьте, пожалуйста, дома. А до тех пор прощайте. Кстати, меня зовут Питер.
Питер Мир удалился, Лукас сел на край стола. Он вновь рассмеялся. Клемент следил за братом с тревогой и удивлением.
— Это неописуемо смешно! Он хочет войти в наш семейный круг, хочет заручиться нашей поддержкой, привязанностью, гостеприимством, хочет завоевать любовь. Ах, как трогательно! Кто знает, возможно, он решил купить благосклонность одной из наших девочек!
— Тебе не следовало показывать ему эту биту.
— Может, и не следовало. Мне показалось, что как раз такую просьбу я должен удовлетворить!
— Тебе нужно избавиться от нее, уничтожить, вообще ее уже не должно было существовать… как и меня. Но, Лук, как же мы поступим? Ты сказал, что подумаешь…
— Ах, да пусть он получит желаемое! Почему бы ему не познакомиться со всей этой очаровательной компанией? Полагаю, это великолепная идея!
— Но мы совсем не знаем его… и он так страшно угрожал тебе… ты же сам обвинил его в склонности к терроризму, возможно, он буйнопомешанный.
— О да, он действительно опасен, он очень опасен. Я с радостью поверил, что наконец он хочет то, что я могу ему дать! Ты говорил, что видел, как он ошивался возле твоего дома и глазел в окна наших друзей, бедняга! Я помогу ему разочароваться в нашей компании! Какое бесценное решение!
— Но он сказал, что хочет твоего признания перед ними…
— Признания в чем, дорогой мой?
— Ну ладно, но он сам может все рассказать… ты же не заставишь его молчать?
— Пусть себе болтает, они не поверят ему, будут думать, что их ввели в заблуждение, они ничего не поймут, и тебе придется об этом позаботиться.
— Мне?
— Да. Я научу тебя, что надо делать.
Тесса Миллен устроилась на стуле напротив Харви, который сидел на ее кровати. Они разговаривали.
— Это своеобразная философия! — воскликнул Харви в какой-то момент.
За окном сгустились вечерние сумерки. На прикроватном столике горела низкая лампа с пузатой голубой ножкой и желтым абажуром. Слабый ветер задумчиво дребезжал стеклами в разболтанных оконных рамах. Костыли Харви стояли у стены. Кожа его больной ноги побелела от слоя увлажняющей и густой целебной мази. Тугая повязка теперь закрывала только лодыжку и половину стопы. Свободный ее конец, припухлый и покрасневший, выглядел жалко. Харви закатал брючину и сбросил не по размеру большую комнатную туфлю. Ловко подняв травмированную конечность Харви, Тесса пристроила ее себе на колени и накрыла прохладной рукой воспаленные несчастные пальцы.
Затем, сняв руку с его пальцев, Тесса осторожно опустила на пол ногу Харви.
— Да, и обман этих бедных девственниц? — сказала она.
— Не смейся. Все равно я уже передумал.
— Вот и отлично, мой мальчик.
— Я не могу влюбиться, просто не способен, не могу даже представить этого.
— Да ладно, не скули. Влюбленность угрожает страшными бедствиями, типа секса и женитьбы. Конец свободы, конец романтики. Не спеши. Продолжай поддерживать романтические дружеские отношения.
— Как с тобой? Ты считаешь, что я гей?
— Нет, просто ты перепил холодного молока. — (Так она образно отозвалась об «этих девственницах».) — Ты даже не понимаешь, что как сыр в масле катаешься. Расслабься. Занимайся делом, думай, учи языки, читай прозу, поэзию, пиши стихи, покоряй сердца людей, заведи кучу верных друзей, демонстрируй свою красоту. Юность — это прекрасный зеленый луг. Резвись на нем.
— Резвость наверняка подразумевает секс.
— Вовсе нет, таким заблуждением страдает вся молодежь. Вы еще не вкусили множества возможных радостей вашего возраста. Позднее ты оглянешься назад и удивишься, почему же так мало пользовался драгоценной свободой. Секс означает беспокойство, страх, зависимость. Он чреват состоянием вынужденной враждебности, неусыпным ожиданием подвоха.
— Я чувствую, что безнадежно отстаю. И не только из-за ноги… Она подобна симптому, или ярлыку, или символу. Неладно что-то в моей душе. Полученная мной травма показывает, какова моя сущность. Я уже
