Они ушли один за другим, Дженкин ушел первым, хотя Джерард пытался задержать его, следом за ним Гулливер, который собирался (только, конечно, никому не говорил этого) встретиться с Лили за ланчем и рассказать о том, что тут произошло, после Гулливера — Роуз, которой хотелось позавтракать с Джерардом, но тот уклонился от этого. Проводив их, он и сам вышел из дому. Патрисия и Гидеон были в Париже на выставке Синьорелли[84], так что не нужно было бежать от них, но хотелось походить по улицам, посидеть в пабе, съесть сэндвич и все обдумать.
Какое-то время он шагал в зябком тумане, выдыхая пар изо рта, и холодный воздух хватал его за горло. Он был недоволен собой, поскольку не сумел направить собрание, но одновременно испытывал странное возбуждение. Значит, книга закончена; он жаждал прочесть ее, но и испытывал страх. Чего он страшился — что она окажется слишком плоха, или того, что слишком хороша? Ему было жаль, что книга завершена, словно с нею закончилась целая эпоха, ушло напряжение с его животворным влиянием. Что за чепуха! А сегодня, сколько риторики и демагогии и, если подумать, совершенно детской рисовки! И какая необычная личность, удивительно ли в конце концов, что Джин Ковиц стала его рабыней? Джерарду даже подумалось, что Краймонд — эльфоподобный злонамеренный разрушительный дух, периодически посещающий землю, как комета Галлея, может быть, каждые сто лет, может быть, тысячу, не великий, а несомненно из мелких, каких множество, демон, который нашел себе подходящую женщину, безжалостно завладел ею и (продолжал фантазировать Джерард), отбывая восвояси, убьет ее, или она просто умрет, когда он перестанет воздействовать на нее своими чарами, и сам исчезнет в облаке дыма или под звук револьверного выстрела. Демон, который, как знать, возможно, действительно замышляет нечто вместе с иными, высшими, более могущественными силами.
В дверях дети пели рождественские гимны. Туман сливался с густым плотным желтым светом, и так будет продолжаться до темноты. Джерард почувствовал прилив энергии. Неужто и правда обвинения Краймонда пошли ему на пользу?
~~~
Вайолет несколько раз обыскала квартиру, прежде чем позвонить Джерарду и сказать, что дочь сошла с ума, а теперь вообще пропала. Все происходило в следующей очередности. Вайолет, конечно, уже какое-то время замечала, о чем и сказала Гидеону, когда тот был у нее, что Тамар не ест, стала очень нервна и, возможно, начинает впадать в депрессию. Все это вызывало у нее противоречивые чувства, хотя вовсе не столь ожесточенные, как в тот раз в разговоре с Гидеоном. Где-то в душе она, откровенно признаться, была довольна, видя, что дочь несчастна, и напротив, счастливый вид Тамар был ей оскорбителен. Несчастная Тамар воспринималась ею как справедливость, а радостная как несправедливость. С другой стороны, Вайолет не могла отнестись равнодушно к предположению Гидеона, что в том, что Тамар находится в угнетенном состоянии и даже помышляет о самоубийстве, возможно, есть ее вина. Не хотелось, чтобы ее считали виновной в чем-то подобном. Она хотела быть жертвой, а не убийцей. То, что Вайолет не верила в серьезность страданий Тамар, объяснялось еще и тем, что Вайолет относилась к Тамар как к своей собственности, своему порождению, больше того, своей дочери. Те, кто утверждал (как, например, Гидеон), что, несмотря на все признаки обратного, Вайолет в действительности любила Тамар, был прав лишь частично. Она была привязана к дочери, и это помогало ей верить, что Тамар не попала в серьезную беду, что она просто переживает переходный возраст или же притворяется.
Тамар явно была на грани, когда объявила Вайолет, что уезжает на несколько дней. Куда? Тамар не могла сказать. Зачем? Начальство хочет, чтобы она провела какой-то практический эксперимент с путешественниками, которые посещают книжные магазины. Вместе с другими, согласившимися в нем участвовать, она будет останавливаться в отелях, в каких, она не знает. Нет, платить за проживание в отелях она не будет. И вот ее нет уже несколько дней. Вайолет заподозрила обман и после отъезда Тамар проверила ее, сделав анонимный звонок в издательство, ей ответили, что мисс Херншоу нездорова и находится дома. Поразмыслив, Вайолет решила, что Тамар уехала с молодым человеком. Такой вариант крайне встревожил ее, больше того, она боялась подумать об этом и успокаивала себя тем, что Тамар скоро вернется, такая же угрюмая и безразлично-покорная, как всегда. Но когда Тамар возвратилась, Вайолет пришла к убеждению, что дочь сошла с ума, что она не просто тихая, а буйнопомешанная.
Появившись дома днем, Тамар, не говоря ни слова и не отвечая на вопросы матери, даже не глядя на нее, сразу прошла в свою спальню, сбросила пальто, обувь и повалилась на кровать. Она не переставая плакала и охала, бормотала что-то, металась и временами негромко истерически вскрикивала. Когда Вайолет принесла ей кофе и сэндвич, она оттолкнула поднос с такой силой, что все полетело на пол. Рвала и кусала простыни. Так продолжалось до темноты, стоны слышались и когда Вайолет (которой, устав от всего, удалось забыться коротким сном) проснулась утром. В такой неистовости горя было что-то ненормальное, бедняжка явно лишилась рассудка, если из ее комнаты доносятся подобные звуки и так долго; есть что-то такое, что называется безумной силой, и Вайолет казалось, что это как раз такой случай. Она вышла из дому и позвонила врачу. Вернувшись, обнаружила, что Тамар исчезла.
Телефон Джерарда не отвечал. Джерард пошел в Британский музей, Гидеон был в своей новой галерее, Патрисия отправилась на распродажу в «Харродз», прикупить египетские хлопчатобумажные простыни. Тогда Вайолет позвонила Роуз. Та была дома; известие, естественно, поразило и встревожило ее. Нет, Тамар не у нее, и она не имеет представления, где та может быть. Поскольку Вайолет была в телефонной будке, Роуз сказала, что обзвонит знакомых, а Вайолет следует вернуться домой и ждать, не беспокоиться, Тамар, возможно, скоро придет. Роуз позвонила Дженкину, который тоже ужасно огорчился, но не знал, где искать пропавшую девочку. Нет, он не думает, что стоит сообщать в полицию, просто еще преждевременно. Роуз обещала перезвонить, если у нее будут какие-то новости. Она набрала номер Дункана, который был взволнован и удивлен, но помочь ничем не мог. Попросил Роуз непременно сообщить ему, когда Тамар найдется, он считал, что неврастеничная и неуравновешенная Вайолет, возможно, все преувеличивает, как обычно. Затем Роуз снова позвонила Джерарду, но безрезультатно, и Гулливеру, но тот ушел подавать заявление о приему на работу. В конце концов она позвонила Лили.
Лили ответила, попросила секунду подождать, после чего тихо пробормотала в трубку, что да, Тамар у нее, с ней все в порядке, но, пожалуйста, пусть никто за ней не приходит. И резко положила трубку. Роуз перезвонила Дженкину и Дункану. Дженкин сказал, что возьмет такси и съездит к Вайолет, сказать, что с Тамар все хорошо. Роуз сказала, что зайдет к Лили.
Она набрала номер на домофоне и назвала свое имя. Вскоре спустилась Лили, приоткрыла дверь и враждебным тоном спросила в щелку, что ей нужно. В ответ на тревожные расспросы сказала, что Тамар в порядке, не больна, отдыхает и, пожалуйста, не могли бы их оставить в покое, извините. Дверь захлопнулась, озадаченная и обеспокоенная Роуз отправилась домой, позвонила Джерарду, но тот еще не возвращался.
Тамар, конечно же, не была «в порядке», а, можно сказать, сходила с ума. Операция осталась позади, злополучный эмбрион удален. Но ощущения облегчения и освобождения, обещанного Лили, не появилось. Тамар шла в клинику, словно во сне, шагала, как автомат, с безжизненными глазами. Вышла — сплошное понимание, сплошное саднящее, страдающее, мучительное осознание содеянного. Теперь она видела, теперь, когда было просто ужасающе, абсолютно слишком поздно, что совершила страшное преступление: против Дункана, против себя, против беспомощного, полностью сформировавшегося, уже присутствующего человеческого существа, которого умышленно уничтожила. Она обрекла себя на пожизненное горькое раскаяние и ложь. Она была приговорена до своего конца каждый день и каждый час думать о том потерянном ребенке, и он, тот ребенок, неповторимый, драгоценный, убитый ребенок будет присутствовать в каждой складывающейся у нее картине мира, и ей придется хранить эту ужасную тайну вечно, пока не состарится, ну, разве что не доживет до старости, умерев от горя. Почему надо было это делать, почему надо было торопиться, чтобы быстрей все закончить, чтобы быстрей наступило облегчение, словно облегчение возможно, почему не предвидела теперешнего кошмара, когда ребенок мертв, мертв и бесчувствен, смыт, как утонувший котенок, которого она когда-то видела в реке в Боярсе, как предзнаменование смерти? В клинике ей, плачущей, но пока еще не так отчаянно, дали снотворное, она
