неотложной помощи человеку, попавшему в беду. Это тоже тесней связало их и дало возможность естественного и безотлагательного взаимодействия. Эта мысль даже смягчила, превратила в ироническую покорность его досаду от того, что Тамар предпочла прибежать к Дженкину, а не к нему.
Джерард мысленно успокаивал себя: по крайней мере, он произнес свою маленькую речь, недвусмысленно выразил в ней то, что имел в виду, сказал вполне достаточно и просто — и что бы ни случилось, а нужно быть готовым ко всему, он будет рад, что открыл Дженкину свои чувства. Безусловно, после такого Дженкин не уедет — не захочет уезжать, поймет, что не сможет этого сделать.
Но позже, когда Джерард улегся и заснул и проснулся в темноте, его охватило непривычное чувство: впервые за все время их с Дженкином отношений он был слабой стороной. Он пришел к нему как нищий, стоял перед ним, растеряв весь свой авторитет. Обменял силу на бесконечную незащищенность и вынудил Дженкина быть его палачом. И когда он думал сейчас о Дженкине и как тот необходим ему, память унесла его в прошлое, и он сказал себе: не следовало желать того, что было недостижимо. Почему он вообразил, что это будет так просто? Ему не терпелось произнести свою маленькую речь, словно она и впрямь могла защитить некую кроху самого дорогого в его заветном желании и он, по крайней мере, сохранил бы хоть что-то. Он думал, что, возможно, делает глупость — но сейчас, что же, в представлении Дженкина и своем, он такое сделал? Ему и в голову не приходило, что все может обернуться так плохо, что обратной стороной их обоюдной доброжелательности может быть ад. Наверно, он совершил нечто ужасное, для Дженкина и для себя.
~~~
— Покажи, как включаешь дальний свет, — сказал Краймонд.
Джин включила.
— Теперь ближний, переключи снова на дальний, и так несколько раз.
Джин сделала, как он просил. Она сидела в своей машине, дверца открыта, и Краймонд стоял рядом в темноте. Его машина с включенными фарами стояла прямо напротив ее «ровера». Было три часа ночи, и они находились на Римской дороге.
Дождь прошел, вновь стало холодно и тихо, выкатилась луна, светили звезды. Джин била сильная дрожь.
— Водишь хорошо? — спросил Краймонд.
— Да, конечно.
Они были на гребне холма, откуда днем было далеко видно волнистую дорогу. С того места, где они стояли, полотно ныряло вниз, потом поднималось, потом отлого спускаюсь, а дальше следовал ровный подъем на следующий гребень милях в двух от них.
— Когда доеду туда, посигналю тебе: три продолжительных переключения на дальний свет, и ты ответишь таким же образом. Если будет какая-то помеха, хотя вряд ли, мы не встретили ни одной машины с тех пор, как свернули с шоссе, но если все-таки кто-то появится, я быстро мигну несколько раз и это будет означать, что ты должна переждать. И конечно, ответь мне тем же. Потом после первых сигналов, означающих, что я на месте и ты увидела меня, делаем паузу и снова сигналим, одновременно, трижды продолжительно включаем дальний свет. Ну, ты помнишь все это, сколько раз репетировали.
— Конечно помню.
— После второй серии сигналов тотчас трогаемся. Едем, разумеется, с ближним светом, мы же не желаем ослепить друг друга. Все, что тебе нужно делать, это держаться левой стороны, дорога очень широкая, так что, думаю, все будет в порядке. Остальное предоставь мне. Не забудь пристегнуться, всякое может случиться, а ты должна остаться в машине. Не испорть все, ну, ты не испортишь, мы не хотим кончить дни парочкой в инвалидных колясках, тут не должно быть никаких случайностей. Помни, мы потеряем друг друга из виду, когда будешь внизу, проедешь первый подъем, потом небольшой спуск, а дальше длинный подъем. Если бы я как следует подумал, мы могли бы сделать это как-нибудь иначе, но сейчас это не имеет значения, и твоя машина мощнее моей — это будет просто, это будет легко, только, ради бога, жми на газ, мы должны столкнуться по меньшей мере при скорости в восемьдесят миль. Справишься с управлением?
— Конечно справлюсь.
— Не рискуй этим… нет, ты не станешь рисковать, ты прекрасно водишь… набирай высокую скорость, на спидометр смотреть не обязательно, можешь положиться на меня, просто набирай скорость и не снижай, и держись левой стороны. Это все, что меня заботит. А теперь я иду в свою машину. Мы решили, что уже попрощались… только это не прощание, теперь мы будем вместе, всегда.
Он быстро повернулся, и тогда Джин вышла из машины, подошла к нему и положила руку ему на плечо. Почувствовала, как он вздрогнул и отшатнулся, и, когда он отходил от нее, их руки соприкоснулись. Она неподвижно стояла, глядя, как он садится и закрывает дверцу, взревел мотор, задние фонари стали удаляться, свет фар нырнул вниз, потом высветил подъем, пропал на секунду и появился вновь на долгом подъеме к далекой вершине следующего холма. Она вернулась в машину, захлопнула дверцу и пристегнулась.
У Джин был мощный «ровер», более мощный, чем «фиат» Краймонда. Джин поймала себя на том, что думает о машинах. Она любила свой «ровер», и вот теперь она собирается разбить его, разнести вдребезги. На мгновенье вспомнила о Дункане: не будет ли тому жалко машины. Потом, откинувшись на спинку сиденья и чувствуя, как у нее слипаются веки, подумала, не спит ли она? Может, это все сон? Должно быть. Она постоянно думала об этом с тех пор, как Краймонд начал говорить о самоубийстве, и вот теперь это снится ей. Голова ее дернулась, и это было как пробуждение. Нет, то не сон, она находилась в месте, о котором они говорили, и время, какое они наметили, момент наступил, Краймонд уже уехал. Сначала ее поразило ощущение одиночества. Потом она подумала о том, что сейчас должно произойти, и ее охватил озноб и мрак ужаса. Ее затошнило, она ждала, что сейчас ее вырвет, но этого не произошло. Она машинально завела мотор. Заведя, подумала: еще не время. Она могла бы отбежать в лес и переждать, пока не пройдет приступ тошноты, на нее могло бы найти временное помешательство и она побрела бы среди деревьев и где-то посидела. Почему это и дальше должно ее касаться? Разве мы это уже не совершили самими разговорами об этом? Почему она должна делать что-то еще, разве это уже не совершилось? То она не замечала холода. Теперь же подняла стекло и подумала: в машине теплее. Она была в полупальто. Сумочка лежала на сиденье рядом. Зачем она взяла ее с собой? Чувство сильной тошноты появилось как ощущение времени. Сгустившаяся масса всех недавних мыслей и чувств взрывалась в голове. Она сейчас была не в ладах с логикой, верным могло быть и противоположное.
Все последние дни она старалась понять возлюбленного, старалась, как старалась всегда, выяснить, чего он хочет, и быть такой, какой он хочет, чтобы она была. Она верила какое-то время, больше того, может, и сейчас верит, что это проверка на бесстрашие. Краймонд увлекался подобными вещами, вновь это русская рулетка, якобы заряженный револьвер на самом деле не заряжен. Он хотел, как сам сказал, удостовериться в ее бесстрашии. Она ответила: в моей любви? Да, в твоей любви, это то же самое. И вот это повторяется, он, как в наркотике, нуждается в регулярных подтверждениях того, что она полностью в его власти; и она в его власти, приехала на Римскую дорогу, чтобы участвовать в этом кошмарном фарсе, в этом мучительном спектакле, потому что не могла противоречить ему, должна была повиноваться. Не подвести… ни тогда… ни сейчас. Если подведет, он бросит ее. Но… если пройдет испытание, то умрет? Он, подумала она, спасет их в последний момент, это похоже на него. Она будет держаться левой стороны, а он просто проедет мимо или будет ехать прямо на нее, а потом свернет в сторону. Он сказал: «остальное предоставь мне». Что ж, это все, что она может сделать, в этом теперь ее жизнь. Потом они снова встретятся и обнимутся, будут плакать и танцевать. Так это будет; и их любовь станет еще крепче, сильней в тысячу раз, божественной. Это испытание смертью, после которого человек становится бессмертным. Ну а если это будет смерть, если он жаждет реальной смерти, и мы соединимся в смерти и станем легендой? Если он выбирает это как финальный апофеоз их любви, тогда это и ее выбор; она слабо вскрикнула, как птица, и ее тело напряглось в порыве экстатического страха такой силы, что как будто засветилось. Она отдала ему свою жизнь, если он забирает ее, хорошо, и если пощадит, хорошо. Это кульминация, к которой стремилась
