— Во что не верю?
— Не веришь в то, что говоришь.
— Это еще что значит, что это я такого сказал, во что, видите ли, не верю? Я, значит, вру?
— Ты говоришь, что я знала, но не можешь ты в это верить, это ненормально.
— Выходит, я либо враль, либо чокнутый, так, что ли?
— Нет, нет…
— Не пойму я тебя, несешь какую-то дичь. Зачем он сюда явился?
— Я не знаю, так вышло, это случайность.
— Ничего себе случайность. Ну, ты и ловка, знала, чем меня пронять. Я иногда думаю, ты нарочно доводишь меня до белого каления, чтобы я…
— Милый мой, родной, милый Бинки, не надо так, прошу мне так жаль, так жаль…
— Опять ты свое — тебе, вишь, жаль, ты не знаешь. Расколоть бы тебе голову да поглядеть, что ты знаешь. Можешь ты наконец объяснить? Можешь признаться? Вон сколько это уже тянется, сказала бы толком, все бы легче стало.
— Нечего мне сказать!
— И ты думаешь, я этому поверю?
— Раньше ведь верил.
— Никогда не верил, только прикидывался. О черт, я хотел забыть, устал я от такой жизни, устал жить с твоими мечтами…
— Ни о чем я не мечтала.
— Ах ты, чертова…
— Я ни о чем не мечтала.
— Не ври и не смей на меня орать. Черт, сколько же ты мне врала! Так с самого начала и живу среди сплошного вранья. А тут еще мальчишка…
— Нет, нет!
— Да, тут я свалял дурака, но не мог я себе представить…
— Нет!
— Как подумаю, что есть же на свете счастливцы, у которых и жена, и семья как семья, и простая пристойная жизнь, и нормальная любовь, а у нас…
— И у нас была нормальная любовь…
— Было одно притворство, потому что мы оба устали, сил не хватало быть честными. Мы устали говорить другу правду о том, что заперты в клетке, хотелось хоть изредка отдохнуть, прикинуться, будто все хорошо, когда было плохо, и ломать эту чертову комедию, которую ты называешь браком. Не могли мы без конца калечить себя и друг друга этой мерзостной правдой. Так что теперь мы оба погрязли во лжи, она затянула нас, как вонючее болото, мы в ней тонем. И Господи ты Боже мой, я думал, может, станет лучше, если мы уедем, уедем к морю, у меня хоть будет свой сад, я думал… А теперь — здрасьте-пожалуйста, он тут как тут. Вот комедия-то, а?
— Милый, ну перестань, тебе ведь здесь нравится… нравилось…
— И как у тебя язык поворачивается говорить мне об этом сейчас? Хочешь, чтоб я тебе в лицо плюнул? Мы прикидывались, что мы порядочные, тихие люди…
— Не больно-то ты прикидывался.
— Опять ты начинаешь?
— Ты сам начал.
— А ты полегче на поворотах. И еще чего я тебе не могу простить, так это что ты из меня сделала такого… сделала меня такой сволочью… о черт, ну почему мы не можем договориться? Если б ты мне хоть раз сказала правду. Я просто хочу знать, что к чему. Зачем этот человек приехал сюда, в эту деревню, не куда-нибудь, а именно сюда?
— Ты спрашиваешь все одно и то же. Я не знаю. Я его сюда не звала.
— Врешь. Сколько раз ты его видела?
— Только один раз, я тебе говорила.
— Врешь. Я сам видел тебя с ним два раза, а сколько еще раз вы встречались, одному Богу ведомо. Врала бы хоть поумнее. И чтобы сюда приходил, это ты его подговорила.
— Неправда!
— Ну так больше ты его не увидишь.
— И не надо.
— Это все твое прошлое, прошлое, черт его дери, ничего у нас хорошего не было, все испорчено, это ты все испортила, ты и твой…
— Бинки, милый, родной, не надо…
— И не подлизывайся ко мне, хватит издеваться.
— Ты хоть постарайся быть со мной подобрее, пожалеть меня, ну пожалуйста.
— Сама бы постаралась. О черт, до чего же это было жестоко.
— Не жестокая я, это ты с ума сошел, с ума сошел.
— Не кричи на меня, наслушался я крику, хватит. Всю жизнь кричала, а теперь скоро и умирать пора. По мне, уж поскорее бы. Ты этого, наверно, и добиваешься — чтобы меня хватил удар. Тогда ты сможешь сбежать со своим…
— Прости меня, прости, прости…
— Перестань, слушать тошно, повторяешь как попугай. Ох, устал я. Все испорчено. Оно и не начиналось, а все из-за тебя. А потом еще этот гнусный обман, а я-то подумал…
— Не было никакого обмана!
— Замолчи. Ну да, это говорено-переговорено, точно мы заводные куклы, но думаю-то я об этом все время, надо же иногда и вслух сказать. Я и
— Неправда.
— Полегче, полегче. Я думал, у меня и выхода другого нет, как терпеть тебя с твоей ложью, совсем, видать, свихнулся, мне бы надо убраться к чертям и оставить тебя с твоим…
— Нет!
— Ты бы обрадовалась незнамо как. А теперь еще этот является, наглец бессовестный, и звонит в мою дверь. То-то ты небось веселилась, когда это подстроила.
— Не говори, чего сам не думаешь.
— А я это очень даже думаю. Я-то знаю, когда ты лжешь. Думаешь, меня так легко провести? Куда ты его письма спрятала, куда?
— Никаких писем у меня нет.
— Значит, уничтожила. Ох и хитра! Но ты послушай, что я тебе скажу.
— Ну, слушаю.
— Планчик твой не пройдет.
— Какой планчик?
— Ты хочешь, чтоб я сказал: «Ладно, катись на все четыре стороны», хочешь до того меня извести, чтоб я тебя отпустил. Верно я говорю?
— Нет.
— Не смотри на меня такими глазами, чтоб тебе… не то я… Ну так вот, ничего у тебя не выйдет, понятно? Я тебя не отпущу, никогда не отпущу, понятно? Останешься здесь и будешь обо мне заботиться, даже если мы друг другу больше ни единого слова не скажем, понятно? Даже если я тебя на цепь посажу…
— Прости меня, прости, не сердись. Не вынесу я этого, перестань сердиться, мне так больно, так страшно…
— Не реви. Хватит с меня твоих слез. Зачем он сюда явился, в чем тут дело, вот что я хочу знать. Черт, можешь ты наконец сказать мне правду? Сколько можно жить в этом кошмаре и притворяться, будто
