известно? — осведомился он.
Я немного подумал.
— Нет, — ответил я.
— И ты собираешься ей сказать? Теперь я был абсолютно спокоен.
— Не знаю, Палмер, — проговорил я. — Честное слово, не знаю.
Он повернулся ко мне. Его голос звучал очень искренне, а лицо сделалось незащищенным. Таким я его никогда не видел. Он поставил виски на каминную полку и шагнул мне навстречу. На мгновение он взял меня за плечи и слегка сжал. Потом руки его упали. Это был жест мольбы.
— Все это чрезвычайно серьезно, Мартин, — произнес он. — Мы должны во многом разобраться.
Вспоминая наш разговор, я восхищаюсь Палмером. Он с самого начала понял: произошла настоящая катастрофа, она необратима, и тут уже ничего не исправишь. Он не пытался придать другой смысл сцене в комнате наверху, да это было бы действительно трудно. Не старался и преуменьшить ее значение или как- нибудь отвлечь от нее загадочными рассуждениями. Он смотрел мне прямо в глаза, обычно так глядят на победителей или судей. Чем дольше мы говорили, тем больше кружилась у меня голова, и вместе с тем меня все больше охватывало сострадание. И неудивительно: моя позиция была выигрышной, а его нет. Он не ошибся, мы достигли вершины и стали спускаться с горы.
— Прости меня, Палмер, — сказал я в порыве сочувствия.
— Ладно, — бросил он в ответ. — Ты вел себя умно, решительно и, бесспорно, правильно. Я и не подозревал, что ты на это способен. Попробуем обойтись без всякой чепухи. Просто все случившееся может оказаться роковым. И я хочу, чтобы мы, по крайней мере, поняли друг друга.
— В одном, пожалуйста, не заблуждайся, — заявил я. — Я не осуждаю инцест. Я не думаю, что ты согрешил, обняв свою сестру. Грех совсем не в том, что она твоя сестра.
— Ты легкомыслен, как всегда, — заявил Палмер. — Ты вовсе не осуждал. Ты ужаснулся. Тебя до сих пор трясет от ужаса. Но неважно, что ты чувствуешь. Мы оба должны подумать об Антонии.
— И о Гонории, — добавил я и вновь увидел мысленным взором ее смуглую грудь. Я вдруг с мучительной силой ощутил ее присутствие здесь в доме. Если до последней минуты она относилась ко мне без ненависти, то теперь непременно возненавидит за это. Я и правда дрожал и с трудом успокоился.
— Предоставь Гонорию мне, — ответил Палмер. — С Гонорией все будет в порядке. Она сильный человек. На карту поставлено счастье Антонии. Не стану говорить о ее здоровье и благополучии. Если она обо всем узнает, то вряд ли переживет.
— Ты предлагаешь мне не говорить об этом Антонии?
— Именно это я и предлагаю. Ты же сам понимаешь, речь идет не о банальной измене. Подобное известие способно потрясти сознание до самых основ. Антония на пороге новой жизни и нового счастья. Или жизнь и счастье останутся с ней, или она потерпит поражение и пойдет ко дну. Зная ее характер, могу предположить, что для ее выздоровления потребуются годы. Сейчас от тебя зависит, что с ней произойдет.
— А от тебя? — спросил я. — Ведь ты тоже на пороге новой жизни и нового счастья с ней?
Я внимательно поглядел на него. Я желал увидеть человека, пытающегося освободиться от наваждения. Но ничего похожего не обнаружил. Он по-прежнему смотрел мне в лицо широко открытыми глазами, но при всей их искренности я ничего не мог в них прочитать.
— Я хочу быть с Антонией, — пояснил мне Палмер. — Хочу только Антонию. Позволь мне откровенно признаться. Я говорю совершенно серьезно. То, что ты видел сегодня, не будет иметь никакого продолжения. Никакого продолжения. Ты веришь мне, Мартин?
— Но здесь есть своя предыстория, — возразил я.
— Это тебя не касается.
— Это может коснуться Антонии.
— Если ты явился терзать и шантажировать меня, — предупредил он, — то лучше уходи сию же минуту. Но если, прежде чем совершить поступок, хочешь его осознать, тогда оставайся. — Он старался любой ценой задержать меня.
— Извини, Палмер, — сказал я. — Я не собираюсь тебя терзать, и это тебе хорошо известно. Я потрясен, выбит из колеи. Честно тебе говорю, я не знаю, что стану делать.
— Если ты воображаешь, — снова заговорил Палмер, и его голос сделался резче и грубее, — что тебе удастся вернуть все назад, разрушив мир в душе Антонии… Если тебе кажется, что ты сможешь снова жить с ней и вы будете счастливы после…
— Заткнись, — прервал я его. — Довольно того, что мой брак распался. И не обвиняй меня в эгоизме, потому что я колеблюсь, надо ли мне спасать соблазнителя, вывалявшегося в грязи.
— Ты тоже соблазнитель, — поддел меня Палмер. — Не заклинивайся на себе. Подумай об Антонии. Я прошу тебя, Мартин, вести себя осторожнее и не обижаться на мои слова. Мы достаточно знаем друг друга. Нам незачем играть в прятки и сводить старые счеты. Я уже сказал, тут не будет никакого продолжения.
В этот, вероятно, неповторимый момент мне захотелось выяснить кое-что еще. Я искал подходящие слова.
— Думаю, у меня есть право узнать побольше. Я пришел к выводу, что у тебя давний роман с твоей сестрой. Об этом легко догадаться по многим признакам. И теперь по обоюдному согласию вашей связи настал конец. Я тебя верно понял?
Палмер молчал, смотрел на меня и тяжело дышал. Потом он отодвинулся от меня и приложил руку ко лбу. Этот жест — свидетельство его слабости — был бесконечно трогателен. Он развел руками.
— Тут я ничего не могу сказать, — отозвался он. — Есть вещи, не зависящие от человека. Я сказал тебе то, что считал важным. Если Антония не узнает, уверяю тебя, я не предам ее ни в мыслях, ни в поступках. Сегодня ты стал свидетелем конца нашей связи. Разумеется, твой приход поставил последнюю точку. Но все завершилось бы и так, в любом случае.
— Если бы я не приехал, то, может быть, вы решились бы продолжить?
— Нет, говорю тебе, нет, — с раздражением возразил Палмер. — Мартин, дорогой, ты что, простых слов не понимаешь?
— Не знаю, можно ли тебе доверять, — сказал я. — Я говорю тебе это не в укор, а просто хочу добраться до сути. Не знаю, что я сделаю. Вряд ли расскажу об этом Антонии, но твердо не обещаю.
— Ты поступишь мудро и великодушно, если промолчишь, — заметил Палмер. Он оправился от волнения и с достоинством поглядел на меня, откинув стриженую голову. Его халат распахнулся и приоткрыл грудь, поросшую седыми волосами. Он показался мне трогательно старым. Старым воином.
— Как бы то ни было, мой визит положил конец нашей дружбе, — произнес я, желая спровоцировать его и хоть немного обрести душевное равновесие.
Палмер встретил эти слова, не отводя от меня глаз. Об этом я тоже сейчас вспоминаю с восхищением.
— Посмотрим, Мартин, — спокойно откликнулся он. — Мы оба пережили ужасный шок и еще не осознали в полной мере, как он страшен. До нас все дойдет завтра утром. И ты поймешь, что тебя это затронуло гораздо меньше. Ты увидел то, что ожидал. Бывают случаи, которые невозможно вообразить. И если дружба сохранится после подобных испытаний, то она должна в корне измениться. Ее придется выстраивать с самого начала. Повторяю, посмотрим, способна ли измениться наша дружба. Я искренне надеюсь, что способна, и со своей стороны приложу для этого все усилия.
— При условии, если я ничего не скажу Антонии, — произнес я.
Он хмуро посмотрел на меня:
— Если ты скажешь Антонии, то нам всем конец. Разговор оборвался, я допил виски и попрощался.
Отчего-то пожелав соблюсти формальность, я поклонился Палмеру. Он тоже наклонил голову. Выходя из комнаты, я обратил внимание, что он по-прежнему стоит со склоненной головой и глядит на огонь в камине, гладя каминную решетку босой ногой. Но когда я закрыл парадную дверь, то услышал его шаги по лестнице.
Я остановился на минуту и, обернувшись, посмотрел на освещенное окно. Мне представилось, какой чудовищный и немыслимый разговор ведут сейчас между собой брат и сестра.
