конюшни, до крайнего денника, отпер верхнюю створку двери и заглянул внутрь. Все было тихо и неподвижно, но Блейз продолжал со страхом вглядываться в темноту. Наконец он увидел. Собаки, почерневшие, высохшие и неестественно длинные, свисали с двух крюков на стене. Он подумал: они поняли, что я не приду, и повесились. Хотя нет, они просто умерли и превратились во что-то другое; садовник решил, что это какой-то садовый инвентарь, вот и повесил их на стенку. Но что это за инвентарь, в который они превратились?
— Да проснись ты, черт тебя подери, ну?!
Эмили трясла его за плечо. Блейз открыл глаза и чуть не ослеп от невыносимо яркого света. Эмили развернула лампу, чтобы свет бил ему прямо в лицо. Блейз зажмурился, потом снова приоткрыл глаза и взглянул на часы. Три часа ночи.
— Опять! Я ведь просил тебя этого не делать. Свихнуться же можно, когда тебя так будят посреди ночи.
— А лежать, думать всю ночь черт знает о чем — по-твоему, лучше? Да еще слушать, как ты храпишь.
— Выключи свет.
— Я хочу тебе кое-что сказать.
— Знаю, вы с Люкой собрались в Австралию. Отправляйтесь, скатертью дорожка.
— Какая к черту Австралия! Где мы возьмем денег на дорогу?
— Ты, я вижу, купила шубу. Хотя я просил тебя не покупать пока ничего из одежды, подождать до распродажи…
— Смотрите, как он все замечает, прямо пинкертон! Чтобы ты знал, шуба эта искусственная, и я ее не покупала. Мне подарила ее Пинн. Я ей дала один фунт.
— Подарок за один фунт это уже покупка. Слушай, выключи свет и давай спать.
— Спать, спать, больше тебе ничего не надо! Раньше до утра не спали — и ничего, а теперь тебя в десять уже тянет баиньки.
— Так пить меньше надо! Сами же доводим себя до коматозного состояния.
— Меньше пить? Мне это нравится. А кто меня приучил? Еще неизвестно, долго ли мы друг друга выдержим без этого пойла.
— Ну давай, выкладывай, что ты хотела сказать.
— Давно надо было сказать, только я боялась, как последняя дура.
— Ну?
— Раньше я тебя не боялась. А теперь, как видишь, всего боюсь, даже тебя.
— Я ушла с работы.
— О Господи! Это еще почему?
— Так мне захотелось. Порядочные мужчины содержат своих жен, вот и ты меня содержи. Все, наработалась, устала. Старенькая стала!
— Но ты же знаешь, что я не потяну! Мы же с тобой условились…
— Тише, Люку разбудишь.
— Люка, скорее всего, уже проснулся… А это что за звук? Черт побери, кто-то возится с дверью в прихожей!..
— Думаешь, миссис Флегма собралась тебя порешить? Успокойся, это просто Пинн вернулась.
—
— Да, и это как раз вторая вещь, про которую я тебе никак не решалась сказать. Я сдала одну комнату. Теперь Пинн живет с нами.
— Ты что, пустила Пинн к себе на квартиру?
— Вот именно.
— Как ты могла — не спросив меня?
— А почему это тебя волнует? По-моему, ты не так уж часто к нам наведываешься. Я здесь живу, это мой дом…
— Мой тоже. Я за него плачу, черт возьми.
— Да? И поэтому считаешь его своим? Кстати, я вспомнила: есть еще третья вещь — тебе тоже не поправится. В октябре повышают плату за квартиру, почти в два раза.
— А ты как будто рада! Но послушай, что это за дурость насчет Пинн? Она там случайно не подслушивает под дверью?
— Успокойся, она уже в своей комнате. В конце концов, Пинн моя подруга. Знаешь, как она мне помогает!
— Не знаю и знать не хочу. Завтра же скажешь ей, чтобы она выметалась. Пока она не уйдет, ноги моей тут больше не будет, так что выбирай! Черт возьми, ты хочешь, чтобы я тут был с тобой, а она бы бродила, где ей заблагорассудится, подслушивала, подсматривала?
— Господи, да теперь-то какая уже разница?
— Ты это нарочно сделала, чтобы меня позлить. И нарочно ушла с работы.
— Может, и так. В конце концов, пора что-то менять.
— Скажи своей подружке, чтобы завтра же убиралась ко всем чертям, не то я сам ей скажу.
— Она мне, между прочим, деньги платит. Хотя как хочешь, дело твое. Только тебе придется удвоить мне содержание. Да что я говорю, удвоить — утроить!
— Ты же знаешь, я не могу.
— Откуда мне знать, ты мне своих банковских счетов не предъявлял.
— Господи, Эм, поставь же себя на мое место.
— Чего ради? Мне вон зубы надо лечить, и то тебе денег жалко.
— Мне не жалко, у меня их просто нет. Тем более сейчас. Харриет тоже приходится экономить…
— Я тебе уже говорила, не хочу даже слышать это имя. Экономит она! Представляю, как-то она, бедненькая, перебивается без золотого сервиза и без третьего автомобиля.
— У нас всего один автомобиль…
— Знать ничего не желаю ни про вас, ни про ваш автомобиль!
— Ну хорошо, с зубами, наверное, надо что-то делать, но не все же сразу…
— Господи, какой жмот! Скажи, ты хочешь, чтобы я выглядела по-человечески, или не хочешь?
— Мне все равно, как ты выглядишь. Мы с тобой так близки, что это не имеет никакого значения.
— По-твоему, кроме тебя, на меня никто и смотреть не должен? Или ты боишься, как бы кто-нибудь на меня глаз не положил?
— Эмили, прекрати.
— В конце концов, зубы не только для красоты. Ими еще, знаешь ли, кушают! Пережевывают пищу.
— Я уже говорил: если тебе действительно что-то нужно…
— Кстати, к вопросу о том, что мне нужно: скоро ли я куда-нибудь поеду? Или в этом году каникулы мне опять не светят? Когда я, наконец, увижу Париж?
— Слушай, заткнись, а?
— И пора сменить обивку на мебели.
— Смотри лучше за своими котами, пока они не изодрали весь дом в клочья.
— У них, может, разрушение единственная радость в жизни. И мне тоже скоро ничего другого не останется.
— Давай составим список…
— Видала я твои вонючие списки. Дойдешь до середины и норовишь поскорее слинять — от расстройства чувств. Я тебя предупреждаю, героический период у меня кончился. Это раньше я старалась, затягивала пояс так, что дальше некуда. Еще и радовалась, как последняя дура, — как же, пострадать ради великой любви! Все, баста. Больше такого не будет.
— Чего ты от меня хочешь? Знаешь ведь, как мы с тобой запутались.
— Так пора уже выпутываться, ты не находишь? А на всех остальных мне плевать, пусть катятся к чертям собачьим. Спрашиваешь, чего я хочу? Хочу наконец чувствовать себя спокойно и уверенно. Ты
