Немного времени спустя Габриель и Брайан все еще говорили про Джорджа, Стеллу и Алекс.
— Оставь ты эту затею со Слиппер-хаусом, — сказал Брайан, — Алекс нас никогда туда не пустит. Кроме того, жить у нее под носом было бы просто ужасно.
— Мы будем ходить через заднюю калитку…
— Оставь.
— Я хочу жить в этом доме!
— Ты такая корыстная. И еще ты думаешь, что Алекс проматывает наше наследство.
— Эти ее выходки…
— Не надо так думать, это очень зло и мелочно.
— Я знаю!
— Стоит Алекс разбить чашку, и ты уже вздрагиваешь.
— Она вечно пользуется лучшими сервизами, и она такая неосторожная.
— Ну и что, это же не твои чашки и, скорее всего, никогда твоими не будут. Она все оставит Джорджу. Ты же знаешь, что мы и пальцем не шевельнем.
— Она могла бы и спросить нас, когда продавала Мэривилль.
Мэривилль был дом у моря.
— От него одна головная боль была: то сухая гниль, то заберется туда кто-нибудь…
— Если ты когда-то жил у моря, то потом просто ездить туда — уже совсем не то; там такое красивое побережье, а теперь на него грустно смотреть.
— Ну вот опять — только и думаешь, что про недвижимость!
— Алекс же не пользуется Слиппер-хаусом. В прошлом году в это же время я видела ее рисовальные принадлежности, они уже много лет лежат точно так же.
— Может, она там медитирует, это совершенно не наше дело, ради бога. Попробуй представить себе, каково ей живется. Тебе этот дом не нравится.
— Нравится, он же наш, но он такой маленький.
— Вот в чем твоя беда — ты так и не привыкла, что ты из бедных Боукоков.
Ветви рода, к которой принадлежала Габриель, почему-то не досталось семейных денег.
Габриель засмеялась.
— Может, и так! Но нам не хватает места. Если еще и Стелла тут будет…
— А ей обязательно тут быть?
— Думаю, да.
— Она к нам не поедет.
— Я с ней опять поговорила, очень тактично. Думаю, она боится возвращаться к Джорджу.
— Мужья и жены часто друг друга лучше понимают, чем кажется сторонним доброжелателям.
— Как бы там ни было, ей нужен перерыв.
— Ты, кажется, хочешь, чтобы она ушла от Джорджа.
— Она все думает, что может его исправить, постоянно высматривает какие-то мелочи, признаки улучшения…
— Это любовь.
— Это самообман.
— В каком-то смысле, — сказал Брайан, — это не может быть самообманом.
— Я думаю, на самом деле Джордж ее ненавидит.
— Она в это никогда не поверит.
— В том-то и беда. Подумай, как ужасно они живут, а у Джорджа еще и любовница есть. Я считаю, Стелле нужно время, чтобы все обдумать. Она все еще в шоке, в какой-то прострации.
— Стелла в прострации? Не может быть! — Брайан всегда восхищался Стеллой.
— Ты знаешь, Джордж так и не зашел ее навестить после первого дня.
— Джордж — демоническая личность, вроде Алекс, — сказал Брайан, — Он решит, что это очень стильно — не приходить, а против стиля не попрешь.
— Ты все время намекаешь, что он глуп.
— Он пошл, страшно вульгарен, вроде Яго.
— Вроде… ну ты скажешь! Но в Алекс нет ничего демонического, она стала намного тише, просто затворница, я даже беспокоюсь за нее.
— Как ты любишь беспокоиться за всех подряд. Алекс просто не хочет видеть, как одряхлели ее знакомые. Она себя видит жрицей, все играет
— Надо полагать, они и влюблялись. Ведь Робин Осмор был от нее без ума?
— Толпами. Но то было сто лет назад. И это не Робин Осмор был от нее без ума, а его отец. Ты понимаешь, какая она старая?
— Она не выглядит на свои годы.
— Мне страшно хочется увидеть то время, когда Алекс превратится в бедную старушку, жалкую, выжившую из ума, нуждающуюся в присмотре, но я не дождусь.
— Когда дождешься, тебе это совсем не понравится.
— Я буду прыгать от радости.
— Не будешь. Ты ею гордишься, вы все ею гордитесь. В ней есть что-то от гувернантки, что-то от
— Ну ладно, это дело тонкое и очень личное. Только не жди, чтобы я ее любил.
— Ты должен поговорить с ней про Джорджа, у меня ничего не выйдет. Я правда думаю: нам надо взять на себя какую-то коллективную ответственность за Джорджа.
— Женщины вечно пытаются исправлять мужчин, спасают их от самих себя, или помогают им найти самих себя, или еще что-нибудь такое.
— Я сказала: коллективную ответственность…
— Джорджа нужно лечить электрошоком, удалить ему часть мозга.
— Я не представляю, как он живет с самим собой.
— Стелле надо бы его отправить в Японию. Там ему будет хорошо, там одни сплошные Джорджи.
— Он, должно быть, живет как в аду.
— Джордж? В аду? Ничуточки. Он считает, что это мы виноваты.
— Ну, мы отчасти виноваты, потому что говорим о нем плохо, мы обратились против него, бросили его.
— Я говорю, он винит нас, весь мир, всё, кроме самого себя. У него хронически больное тщеславие, вселенская злоба, зависть космических масштабов. Он всегда вел себя так, словно его злостно обманули, недодали, украли что-то.
— Надо полагать, он чувствует себя виноватым.
— Это не вина, а стыд — потеря лица. Наверняка он больше переживает из-за того, что у него отобрали права, чем из-за того, что чуть не убил свою жену. Все злое, плохое в себе он немедленно приписывает своим врагам, окружающим. Он уже потерял всякую связь с реальностью.
— Он не уверен в себе.
— Надо полагать, Гитлер тоже был не уверен в себе!
— Ты безумно преувеличиваешь. Все говорят, Джордж буен и опасен, но мы же не знаем обстоятельств, это все с чужих слов. Я думаю, его не любят, потому что он необычный человек, а это пугает. Люди его боятся, потому что он невежлив!
— Он, конечно, не утруждает себя тонкостями этикета, но это лишь симптом. Джордж всех ненавидит. Глядя на него, начинаешь понимать, что за люди террористы.
— Неужели тебе его не жалко? Ты думаешь, он хоть на день, хоть на миг может забыть Руфуса?
— Потеря сына — потеря лица.
— Как ты можешь…
