— Демон, я думаю.
— Ему пришлось изобрести Христа, а это требует демонической энергии. Завидую Павлу! Но разве вы не верите в спасение без Бога? Что же вы предлагаете своей пастве? Или вы им лжете?
— Действительно, что?
— Просветление и все такое?
— Когда я об этом думаю, я ощущаю смирение и страх.
— Не верю. И что же вы делаете?
— Молюсь.
— Как вам это удается?
— Я тянусь ко Христу.
— Ко Христу? Он давно умер.
— Мой — нет. Мы знаем Христа лучше, чем кого бы то ни было. Мистическое существо.
— Ваше собственное изобретение.
— Нет… не изобретение… не как другие изобретения… он каким-то образом присутствует. Это, пожалуй, все объясняет.
— Что объясняет?
— Наши нынешние проблемы, беды нашего века, наше междуцарствие, двоевластие, время ангелов…
— Почему ангелов?
— Духов в отсутствие Бога.
— Значит, вы ждете нового Откровения?
— Нет, просто тяну время.
— Пока?..
— Пока религия не превратится во что-то, чему можно верить.
— Неужели вы доверяете всем этим историческим драмам? — спросил Джон Роберт, — История лжива. Желать, хотя бы и робко, спасения от истории означает жить ложью. Все пророки — дьяволы, мерзкие торговцы иллюзиями.
— Я только надеялся…
— Хорошо, раз уж зашла речь — что вы собираетесь сохранить?
— О… не знаю… отдельные образы… отдельные обряды… отдельные духовные ситуации… понятие священных таинств… даже отдельные слова.
— Но зачем называть это религией?
— Ну не моралью же.
— Верно. Но этот ваш мистический Христос, вы с ним беседуете, спрашиваете его о чем-нибудь?
— Я прихожу к нему. Я живу им и дышу им.
— Вы мистик?
— Нет, это значило бы приписывать себе несуществующие достоинства.
— К черту достоинства, вы мистик?
— Я верю в духовный мир, как если бы он был совсем рядом с нашим, как если бы… ну, по крайней мере, я в это верю — что он… этот мир… точно такой же и все же разительно отличается.
— Вы его видели?
— Не зрением. Скорее ощущал вибрации.
— Так это секс?
— А что, разве секс не везде? Разве это не образ духа, разве это не сам дух? Разве может дух, наш дух, поскольку никакого Другого не существует, подняться так высоко, чтобы навсегда оставить секс?
— Смерть исключает секс. Ее близость убивает желание. Мудрость — это практика умирания.
— Но ведь ясно, что секс как дух объемлет и смерть.
— Старая романтическая чушь! Вы меня удивляете. Ваш духовный секс — это страдание. Христианство — культ страдания.
— Нет, если Христос не воскрес, то ничего подобного. А это очень важно, что он не воскрес. Если Христос воскрес, то вера наша тщетна[70].
— Это хорошо. Только не отрицайте, что вас притягивает именно страдание. Если какой-либо Абсолют существует, он обрекает наше зло на смерть, а не на очищение.
— Как насчет страдания во искупление?
— А такое бывает?
— Конечно, бывает — на каждом шагу, когда кто-нибудь любит и страдает за любимого, вместе с любимым. Это высвобождает духовную энергию, словно электрический заряд.
Джон Роберт подумал.
— Ну что ж — вокруг полно примеров молчаливой бесплодной любви, и, чтобы придать этому хоть какой-то смысл, нужен Бог. Я не верю в ваше искупительное страдание. Это восхитительная идея, как и ваш мистический Христос, это ложь. Это самообольщение, иллюзия, как и почти все остальное, что доставляет удовольствие. Вы гомосексуалист?
— Да, но я храню целомудрие. И не сужу других.
— Значит, вы нарциссист?
— Конечно. Нарциссистам легче заботиться о других людях, поскольку они живут в мире с собой. Они творческие люди, у них есть воображение, чувство юмора, сострадание. А те, кому недостает нарциссизма, — завистливые, злобные, пустые оболочки. Это они пытаются всем внушить, что нарциссизм — это плохо.
Джон Роберт засмеялся, потом нахмурился.
В этот момент они шли — небыстро, так как темп задавал священник, — по дороге под названием «проезд Форума», огибавшей по краю сад Белмонта. Из-за стены виднелось высокое, величественное, неуклюжее дерево гинкго и покатая зеленая крыша Слиппер-хауса, блестевшая после недавнего дождя. В стене была блестящая, крашенная черным деревянная калитка. Джон Роберт бросил взгляд в сторону Слиппер-хауса, потом на калитку.
— Вы еврей?
— Да.
— Вас это беспокоит?
— А должно?
— То, что вы христианин, — разве это не измена, вы не чувствуете себя предателем?
— Нет! Я верующий человек. По крайней мере, в этом моя религия мне помогает.
— Избавляет вас от чувства вины?
— От иррационального чувства вины.
— Но меняет ли она вас каким-то образом, ваш Христос что-нибудь для вас делает?
— Он меня удерживает от действий.
— Так поступал Сократов даймон![71]
— Но… это совсем нетрудно…
— То есть вы ничем не жертвуете?
— Нет.
— Значит, с вашим Христом вы очень немногим рискуете.
— Рискую? Я всем рискую.
— Если вам не приходится и пальцем шевельнуть, нельзя сказать, что вы всем рискуете.
— Я хочу сказать… это совершенно другой мир.
— Мир веры, вашей веры?
— Я знаю… всегда есть… большее спокойствие, большая тишина… больший простор… куда я могу перейти… и двинуться дальше… и меня каким-то образом сделают лучше… В этом нет ничего театрального, ничего захватывающего, ничего насильственного, так что нельзя сказать, что я чем-то рискую.
— Мне нравится эта картина. Притязания морали так просты, что от метафизики остается один фарш. А этот дурак Айвор Сефтон думает, что метафизические образы — признаки паранойи! Мы все творим образы. Так значит, спокойная жизнь, никакого чувства вины? В чем заключается ваша работа в приходе?
