— Ты не хочешь, чтобы я тут была?
— Да нет, дело не в этом.
— Не хочешь. Ты пойдешь в дом, с ней повидаться?
— По-моему, это лишнее. Думаешь, нужно?
— Как хочешь. Ну вот. Когда твоя приезжает?
— Завтра.
— Здесь все хотят ее видеть, просто с ума посходили.
— Откуда они знают?
— Знают. Они с ума сходят, хотят видеть его внучку. Посмеяться хорошенько.
— Почему посмеяться?
— Люди всегда смеются. Что вы тут будете делать?
— Не знаю, — ответила Перл, — Наслаждаться жизнью, наверное.
— Кому хорошо, — сказала Руби, — А моя недовольна.
— Миссис Маккефри?
— Лучше пойди завтра с ней повидайся да сделай реверанс.
— Ну ладно. Только без реверансов. Ты шутишь.
— Как хочешь.
— Руби, милая, не сердись.
— Я не сержусь.
— Что это за звуки?
— Да та мерзкая тварь, лиса. Тут живет, в саду.
Ночью, поднимаясь в одиночестве в спальню на второй этаж, Перл опять услышала тот же странный звук. На следующее утро она пошла в Белмонт и предстала перед миссис Маккефри, которая была холодна, вежлива и неконкретна. Вечером приехала Хэтти.
— Как весело.
— Только это ненадолго.
— Перл, милая, не говори так. Разве ты не счастлива?
— Счастлива. Это мне не мешает быть счастливой.
— Я — счастлива.
— Я раньше никогда не слышала, чтобы ты это говорила.
— Не надо так грустно, ты же не виновата.
— Я знаю.
— Наша жизнь ужасно странная.
— Да. Как ты повзрослела.
— Потому что я сказала, что жизнь странная?
— Она и вправду странная. Но год назад ты бы не сказала ничего подобного.
— Люди много всякого говорят, чего год назад не сказали бы.
— Денвер кажется ужасно далеким.
— Как сон.
— А это кажется наяву?
— Нет, но здесь все очень
— Ты имеешь в виду — на снежные вершины?
— Да, и вроде бы вдаль.
— Может быть, в будущее.
— О, будущее! Тут все гораздо здешнее и сейчаснее.
— Это ты и называешь счастьем.
— Снег был как море и все-таки не похож на море. Если б мы жили у моря! Если б этот дом мог взлететь — и приземлиться у моря. Я могу себе представить, как он летает. Я уверена, что он летающий.
— Хорошо бы он улетел отсюда прочь, куда-нибудь в другое место.
— Прочь отсюда? От чего?
Перл замолчала. Было десять часов вечера, а они беседовали с самого ужина-пикника. С момента прибытия Хэтти, уже два дня, был один сплошной пикник. Непрестанно шел дождь, и под этим предлогом они сидели дома. Они выходили за покупками, и еще Перл сводила Хэтти на прогулку под дождем по центру Эннистона. Хэтти, конечно же, ни разу не была в Эннистоне, поскольку на ее недолгой памяти Джон Роберт тут ни разу не жил — более того, она и название-то города услышала впервые совсем недавно. Джон Роберт никогда не говорил о прошлом, а в биографии Перл этот, теперь такой судьбоносный, город не оставил следа. Кроме того, до сих пор они, конечно, часто обсуждали дедушку Хэтти, но избегали углубляться в подробности или задаваться слишком смелыми вопросами. Тайна Джона Роберта оставалась неизмеренной и даже неназываемой. Когда Хэтти была моложе, Перл думала, что неправильно будет обсуждать этого великого человека в духе, граничащем с неуважением. Кроме того, у Перл было собственное мнение насчет Джона Роберта, которое она не рисковала высказывать. Хэтти удивительным образом, как это умеют дети (что было странно в ее ситуации), просто не думала о дедушке. Когда она была поменьше, он олицетворял собой довольно обременительный долг. Чаепития с ответами на его дежурные вопросы были тяжкой повинностью, которую следовало исполнять без ошибок. Атмосфера этих встреч сохранилась в памяти Хэтти — тяжкая, сырая, душная, бесконечно гнетущая и просто угрожающая. Хэтти всегда боялась Джона Роберта, хоть и не сильно. Перл тоже его боялась, причем больше. А теперь, впервые в жизни, девушки поселились в городе, где жил и он — по крайней мере, сейчас. Это следовало из обратного адреса на его письмах: Заячий переулок, д. 16, Эннистон. Без сомнения, Джон Роберт заявит о своем присутствии. Девушки старались об этом не думать.
Дивная игрушка — дом — отвлекала их от беспокойства. Хэтти мельком осмотрела город, а потом девушки занялись расстановкой и обустройством. Прибыл сундук и книги Хэтти. Девушки расставили книги и развесили одежду. Еще они передвинули мебель. Хэтти поставила на комод чешущего ухо бурого кролика, эскимосского тюленя, гладкого, как слизень, и бело-розовую японскую вазочку с примулами, недрогнувшей рукой сорванными в том конце сада, что ближе к проезду Форума. Девушки обегали весь дом, открыли все ящики и дверцы шкафов, распахнули все расписные ставни. В одной из комнат первого этажа они слегка испугались, когда, открыв шкаф, наткнулись на недвижные взоры грубо раскрашенных божков из глины и папье-маше. То были старые идолы Алекс, которых она собиралась убрать, но забыла, прощаясь со Слиппер-хаусом после известия, что Джон Роберт тут жить не будет. Она убрала кисти и краски, печальные живописные напоминания о ее прежней жизни неудавшейся художницы, но божков оставила. Хэтти отнесла одного — рыжего, с песьей головой и застывшим взглядом — наверх, к себе в комнату, в компанию к кролику, тюленю и японской вазе, но вскоре, движимая суеверным чувством, вернула обратно в шкаф. Перл, когда первый раз ночевала в доме, еще будучи одна, выбрала маленькую спальню окнами на Белмонт (которую Алекс предназначала для Джона Роберта), а не большую (с собакой и дирижаблем, окнами на сад и заднюю калитку). Но Хэтти, когда приехала, предпочла вид на Белмонт, потому что там были береза, медный бук и гинкго.
— Наверно, мне надо завтра пойти повидать миссис Маккефри.
— Профессор не велел ее беспокоить. Я ей сказала, что мы приедем. Мы с ней столкнемся в саду.
— Надо полагать, в сад нам можно.
— Он ничего не сказал про сад.
— Как близко кажется шум поезда ночью. Ты заперла дверь?
— Да.
Они сидели в спальне Хэтти. Хэтти — в бело-фиолетовой школьной ночной рубашке с длинными рукавами, Перл в темно-синей нижней юбке и темно-синих чулках. Хэтти сидела на кровати, Перл — в одном из восточных бамбуковых кресел. Они сидели прямо, сосредоточенно, настороженно, будто на совещании. Волосы Хэтти, почти серебряные, длинной тяжелой косой спадали по спине; они выглядели странно, гладко,
