— Вы знали, что я приду?
— Да, пожалуй, предполагал.
— Жалко, что с полом я недостаточно преуспел, — сказал Джулиус. — Уборка самая поверхностная. А его следовало бы отскрести ножом, а потом хорошенько вымыть.
— По-моему, он и сейчас прекрасно выглядит, — сказал Таллис.
— И к этой груде на шкафу я тоже не рискнул притронуться. Думаю, большую часть надо выбросить. Но разобраться в этом вы должны сами.
— Да, разумеется, я это сделаю.
— Как ваш отец?
— В постели.
— Вы сказали ему?
— Нет.
— Его облучали?
— Да. Он считает, что лечат артрит. Я уверен.
— Вы собираетесь сказать ему?
— Да. — Таллис принялся машинально раскладывать перед собой тетради и книги.
— Вам надо бросить эти дурацкие лекции, они вас выматывают, а толку от них никакого. Почему бы не найти более легкого куска хлеба? Исследовательская работа в университете — вот что вам нужно. Думаю, что вы знаете кого-то, кто в свою очередь знает кого-то, кто знаком с тем, с кем надо.
— Нет.
— Не надо такого понурого вида. Вы нисколько не виноваты в гибели Руперта.
— Вероятно.
— Как можно было догадаться, что Хильда разобьет телефон?
— Верно.
— Или что она потеряет дорогу и всю ночь проплутает по пустошам?
— Да.
— К тому же не исключено, что, когда мы звонили Хильде, Руперт уже был в воде.
— Да, возможно.
— Вы же не думаете, что это самоубийство?
— Нет.
Смерть Руперта произошла оттого, что он захлебнулся. Но вскрытие показало большие дозы снотворного и алкоголя. Было высказано предположение, что он упал в воду случайно. Вердикт: смерть в результате несчастного случая.
— Но как все-таки глупо они вели себя, — продолжал Джулиус. — Вы согласны?
— М-м-м.
— Человеческим существам свойственно грызть друг друга. Трое неглупых, ярко чувствующих людей попали в сложную ситуацию и, вместо того чтоб спокойно все выяснить, накачали себя до состояния невменяемой ярости.
— Д-да.
— Все это, прежде всего, эгоизм. Люди предпочитают наносить друг другу чудовищные удары, лишь бы только не оказаться в дураках или в положении человека, не справившегося с ситуацией.
— В самом деле.
— И потом, секс… Они так возбуждаются, их так захлестывают эмоции, что все идет кувырком. По- моему, важность секса дико преувеличена. Куда поставить эти тарелки?
— Вот сюда.
— Господи, ну и беспорядок! Не знаю, что это за предмет, но его, безусловно, следует выбросить. Можно?
— Да.
— Ну возьмем хоть Хильду, от которой все-таки можно было ожидать лучшего. Почему ей понадобилось убегать? Правда, все женщины так поступают. А надо было остаться, говорить, слушать. Но гордость оскорбленной жены требовала от нее яростного жеста. Она хотела, чтобы эта пара поняла всю свою низость, а в случае, если б они взялись утешать друг друга, — бездонность их вины. И почему, когда мы позвонили, она так настаивала, что сама передаст новости тем двоим? Потому что
— Возможно.
— А Руперт и Морган! Восторг, оттого что их обожают, уже в самом начале польстил им до идиотизма. А потом каждый счел себя достаточно умудренным и благородным, чтобы справиться с ситуацией и переплавить страсть в безгрешную любовь, избежав даже тени неверности по отношению к Хильде. Когда же их обнаруживают и все становится безобразным, возвышенность и достоинство вдруг улетучиваются. Морган приходит в ярость и во всем обвиняет Руперта. А на Руперта просто находит столбняк. Ему не справиться с потерей чувства собственного достоинства. Руперт никогда не любил добро как таковое. Он любил крупный внушительный образ под названием «Руперт — поборник добра». И умер вовсе не оттого, что утонул, а оттого, что его самолюбие не выдержало.
Таллис никак не отреагировал.
— У вас усталый вид. Вы здоровы?
— Почти не спал прошлой ночью.
— Почему? Бессонница?
— Нет. Приходила полиция.
— Это еще зачем?
— Арестовали одного человека, что живет наверху.
— За что?
— Что-то связанное с машинами.
— Кстати, как Питер?
— Не знаю. Исчез. Хильда тоже не знает, где он.
— А где Хильда?
— В Лайм-Реджисе.
— Лайм-Реджис. Мило. Она там одна?
— Нет, с Морган.
— Дом на Прайори-гроув, скорее всего, продается? — Да.
— Случайно, не знаете, сколько она за него запрашивает? Я приглядываюсь к домам в этом районе.
— Не знаю.
— Я бы предпочел Болтонс, но там сейчас никаких предложений. Откуда у вас эти прелестные чашки? Если не ошибаюсь, подлинный Ворчестер.
— Фамильные. Они всегда были у нас, — ответил Таллис. — Если не ошибаюсь, когда-то принадлежали семье моей матери.
— Я устрою их здесь, на полке. Чашки можно повесить, а блюдца выставить вертикально. Лучше бы, правда, сначала эту полку протереть. Ну вот, смотрите, как они здесь хороши. У меня много прелестных вещичек. Хранятся в Нью-Йорке, не видел их уже много лет. Мне просто необходим дом, в котором они обретут пристанище. Вдобавок к умению правильно вкладывать деньги мои родители обладали еще превосходным вкусом.
— Они живы?
— Нет. Но, по сути, мы разошлись еще раньше. И едва разговаривали.
— Почему?
— Потому что они переименовали нас в Кингов. И перешли в христианство.
— Как звучала ваша фамилия раньше?
— Кан.
— Почему вы к ней не вернулись?
— Трудно сказать. Возможно, помешало чувство необратимости истории. Во мне очень развито
