— Я рада тебя видеть, Эдвард. Хочу сказать тебе кое-что. В этих мемуарах — из них опубликован только небольшой отрывок… Я давно знала, что у матери есть что-то вроде дневника. Она его никогда нам не показывала, но говорила, что у нее были утешения…
— Утешения?
— Романы. У Джесса бывали романы. Она говорила, что и у нее тоже. Наверное, давным-давно.
Илона замолчала, словно это было все, что она собиралась сказать.
— Ну… и что дальше? — спросил Эдвард.
— Больше ничего.
— Не понимаю.
— Ну тогда и не надо, лучше пусть так и останется. Я должна идти. Мне еще нужно умыться и накраситься.
Эдвард смотрел на ее опрокинутое лицо, такое маленькое и худенькое без прежней копны длинных волос.
— О нет… — сказал он.
— Забудь об этом. Заодно с тем, другим.
— Ты хочешь сказать, что Джесс, может быть, тебе не отец?
— Может, и так. Но мы никогда не узнаем. Бесполезно думать об этом.
— Теперь, когда ты об этом сказала, как мы можем не…
— Беттина похожа на Джесса, а я нет, но это, конечно, ничего не доказывает.
— Можно сделать анализ крови… Но, Илона, мы не можем начать это расследование. Это немыслимо.
— Согласна.
— Как странно! Джесс однажды сказал мне, что я женюсь на тебе. Я напомнил ему, что ты моя сестра. Может быть, он считал, что это не так?
Илона покачала головой, но ничего не ответила.
— И у тебя есть предположения, кто мог быть твоим отцом?
Этот разговор был ужасным. «Мы должны прекратить», — подумал Эдвард.
— Нет. Был один человек… Теперь он мертв. По-моему, он был любовником Джесса, а потом матушка Мэй отбила его, но у меня нет никаких оснований считать… Просто я почему-то помню его. Он был художником, его звали Макс Пойнт.
Эдвард чуть не вскрикнул, услышав это имя, но сдержался и закрыл рот рукой. Он должен все обдумать.
— Я думаю… не сейчас, а позднее… мы могли бы спросить у твоей матери, — предложил он.
— Нет, не могли бы. Нет-нет. Она этого не вынесет. И что угодно может сказать.
— Ты думаешь, ей нельзя верить? Или она сама не уверена? Или…
— Для нее это невыносимо. Все только еще больше запутается.
— Да, я понимаю, что ты имеешь в виду. Мы ничего не проясним, лучше оставить это.
Они обменялись долгими печальными взглядами.
— К тому же, — добавил Эдвард, — я люблю другую девушку.
Фраза прозвучала странно, да и что значило это «к тому же»?
Илона вздохнула и отвела глаза.
— Я хотела рассказать тебе об этом. Теперь все сказано и ушло. — Она вернулась к столу и взяла свою сумочку. — Я должна идти, много дел. Нужно контактные линзы заказать, купить кое-что из одежды и идти в клуб. Знаешь, Джесс после появления этих мемуаров стал настоящим секс-символом… А ты — его точная копия. Стоит тебе захотеть — и все девушки Лондона твои.
— Илона, не говори так со мной! Мы увидимся до твоего отъезда в Париж?
— Лучше не надо. Я рада, что мы столкнулись здесь. Мы еще встретимся. Я буду лучше чувствовать себя, пусть пройдет время. Ты можешь прийти посмотреть, как я танцую, только не пытайся…
— Нет, вряд ли я приду, — покачал головой Эдвард. — Не хочу видеть, как ты там танцуешь. Я лучше посмотрю, как ты будешь танцевать в «Ковент-Гардене».
— Я никогда не буду танцевать в «Ковент-Гардене». Прощай, дорогой Эдвард.
Они снова посмотрели друг на друга. Потом Эдвард подошел и обнял Илону за талию, словно они собирались танцевать здесь и сейчас. Он поцеловал ее в щеку, потом в губы.
— Ах, Илона, любимая, будь моей сестрой! Мне очень нужна сестра, чем дальше, тем больше.
Илона отстранилась от него и пошла к двери.
— Пойду собираться. Мне через минуту уходить.
— Я пройдусь с тобой…
— Нет, я спешу. Подожди здесь немного, а потом уходи. Дверь не стану запирать — захлопнешь, когда уйдешь.
— Куда тебе написать?
— Некуда. Я сама напишу. Я нашла адрес твоего отца, то есть отчима. Прощай.
— Прощай.
Илона ушла.
«Она боится, что Рикардо увидит нас вместе и не поверит, что я ее брат, — подумал Эдвард. — И наверное, будет прав! Ах, это тоже мучительно — зачем она сказала мне? Она мне очень нужна как сестра, а теперь…»
Он попытался вспомнить Макса Пойнта, но память сохранила лишь красное лицо и лысину. Может быть, снова сходить к нему? Нужно ли было сказать о нем Илоне? Нет, это дикие фантазии, у Илоны и без того хватает проблем.
Эдвард сел в кресло и начал думать о нежном Рикардо с его ужасным детством в Манчестере. Нужно было спросить, сколько лет этому Рикардо. Двадцать? Пятьдесят? И что хуже, двадцать или пятьдесят? Эдвард вдруг понял, что сидит лицом к телевизору, прямо перед его большим слепым гипнотизирующим глазом. Он вскочил. Увидел на столе оставленную Илоной карточку стриптиз-клуба, сунул ее в карман, потом постоял, прислушиваясь. На улице шумели машины, но доносился и какой-то другой звук. Квартира бормотала что-то сама по себе, издавала слабые шипящие звуки: чуть шелестели шторы, потрескивала мебель, падала пыль. Квартира была безлюдной, траурной, пустой. А может, не пустой? Не исключено, что миссис Куэйд где-то здесь, рядом.
Эдвард вышел из комнаты, выключил свет в коридоре, закрыл за собой дверь квартиры, бегом спустился но лестнице и выскочил на улицу. Он пошел в наб, где было назначено его несостоявшееся свидание с Брауни. Просидел там до закрытия, но она, конечно, не появилась.
Он снова и снова снился ей — этот прекрасный жуткий бесполый взгляд. Она много думала о смерти и утешалась ощущением ее близости, ее вероятностью; смерть тихо, успокаивающе подталкивала ее под бок. Она пересчитала свои таблетки от бессонницы, высыпала их в ладонь. Таблетки дал ей Томас. Может быть, пришло ей в голову, он дал их именно потому, что они абсолютно безопасны? Томас вряд ли опасался, что она покончит с собой, но наверняка прописал ей те же лекарства, что и своим пациентам. Значит, эти таблетки не могут ее убить. Она убрала таблетки. Она все равно не собиралась их принимать.
После того как она сходила к Стюарту и обнаружила, что он переехал, Мидж отказалась от его поисков. Вернее, она пока не придумала способа найти его. Но она почему-то не сомневалась, что скоро увидит его, она его ждала. Мидж очень хотела быть с ним, чтобы он смотрел на нее и говорил с ней, чтобы она сама говорила с ним о своей новой «лучшей жизни», объяснила ему, какой будет эта жизнь. Она хотела услышать от него хоть какие-то слова, одобряющие ее намерение, укрепляющие его силой реальности. От других она не ждала ничего, кроме презрения, но Стюарт сумеет разглядеть зерно истины в ее запутавшемся и помраченном новом существе. После разрушения ее двойной жизни — такой привычной, так хорошо налаженной, что она казалась реальной и даже исполненной чувства долга, — Мидж переметнулась к новому видению как к единственному выходу. Этот выход открылся на руинах ее мира, уничтоженного Стюартом, самим его существованием и знанием. Она хотела поговорить о том, каким должно быть ее счастливое простое будущее. Все зависело от Стюарта, и, когда он поймет это, он уже не сможет обмануть ее надежды.
