– До тех пор, пока ты не вернешься, я ее не приму, – сказал он.
– Очень хорошо, сэр, – ответил его сын и продолжал стоять с таким видом, как будто он все сказал.
– Право же, ты меня наводишь на мысль, что ты уже начинаешь жалеть о своем опрометчивом поступке! – воскликнул баронет; а минуту спустя ему уже было тягостно, что слова эти вырвались из его уст: в глазах Ричарда загорелся такой скорбный зловещий огонь. Ему было тягостно, но он прочел в одном этом взгляде всю историю его любви и не мог удержаться, чтобы, пристально посмотрев сыну в глаза, не спросить еще раз:
– Жалеешь ли ты?
– Жалею о том, что женился, сэр?
Вопрос этот вызвал в сердце молодого человека такую борьбу противоречивых чувств, усмирить которую могли бы разве что хлынувшие слезы; бурю – из тех, что смертоносным свинцом оседает в душе, когда слез этих нет. В глазах Ричарда был свет пустыни.
– Жалеешь ли ты? – еще раз повторил его отец. – Ты искушаешь меня… я уже начинаю бояться, что это действительно так. – От мысли этой (а он высказал самую сокровенную свою мысль) к жалости, которую он испытывал к сыну, начали примешиваться и другие какие-то чувства.
– Спросите меня лучше, что я думаю о ней, сэр! Спросите меня, какова она. Спросите меня, что значит взять ангела божьего и заковать его в цепи горя! Спросите меня, что такое всадить в сердце девушки нож, и стоять над нею, и видеть, как у нее из раны сочится кровь! Жалею ли я об этом? Да, жалею! А вы бы не пожалели?
Из-под нависших бровей он жестким взглядом посмотрел на отца.
Сэр Остин вздрогнул и покраснел. Понял он его или нет? Во внутреннем взоре всегда есть известное своенравие. Мы видим и понимаем: мы видим и не хотим понять.
– Скажи мне, почему ты прошел мимо нее сегодня, когда мы шли с тобой? – строго спросил он.
– Потому что я не мог поступить иначе, – таким же тоном ответил его сын.
– Ведь это же твоя жена, Ричард?
– Да! Это моя жена!
– А что, если бы она тебя увидала, Ричард?
– Господь ее от этого уберег!
Разговор их был прерван вторгшейся в эту минуту в комнату миссис Дорайей; она суетилась и спешила; в энергичных руках ее были пальто и шляпа Ричарда. Ямочки на ее щеках пришли в движение, когда она сочувственно поцеловала баронета в нахмуренный лоб. Она уже забыла о своей тревоге за Клару; глупое поведение брата огорчало ее сейчас больше.
Сэр Остин был вынужден отпустить сына. По примеру прошлых дней, он испросил совета Адриена, и мудрый юноша его успокоил.
– Просто какая-нибудь женщина его поцеловала, а он, по своей чистоте душевной, не может себе этого простить.
Это нелепое предположение умиротворило баронета в большей степени, чем если бы Адриен попытался осмысленно объяснить ему поведение Ричарда. Это навело его на мысль, что в душе молодого человека взыграла струна благонравия, а пробудили эту мысль те трудности, с которыми столкнулась Система.
– Может быть, в одном отношении я был не прав, – сказал он, продолжая, однако, сомневаться, что это так. – Я, может быть, был не прав в том, что предоставил ему в этот испытательный период столько свободы.
Адриен указал, что на этот счет были отданы самые решительные распоряжения.
– Да, да, это моя вина.
Душевный склад баронета был таков, что он мог возводить на себя самые тяжелые обвинения и с помощью своего рода нравственного ростовщичества извлекать из этого выгоду.
О Кларе почти не было речи. Телеграмму Джона Тодхантера Адриен приписал беспокойству любящего супруга по поводу ее зубной боли, а возможно, и первых симптомов, предвещающих прибавление семейства.
– В этой девочке сидит какая-то душевная болезнь. Она не совсем нормальна, – сказал баронет.
Возвращаясь в гостиницу, они увидели у дверей ожидавшую их миссис Берри. Она почтительно испросила разрешения поговорить с баронетом, и ее проводили к нему наверх.
Там кивком головы ей было предложено сесть, и она водрузилась в кресло.
– Итак, вы что-то имеете мне сообщить, сударыня, – заметил баронет, видя, что его посетительница никак не решается начать.
– Лучше бы мне не иметь, – подхватила миссис Берри и, помня о мудром правиле всегда начинать с начала, сказала: – Вы, видно, меня совсем запамятовали, сэр Остин, да и я-то не думала не гадала, когда мы с вами расставались, что нам доведется свидеться, да еще так. Двадцать лет прожить – это ведь не пустяк, много воды утекло. Такой это большой срок – двадцать лет! Правду говоря, полных-то двадцать еще не минуло.
– Круглые числа всегда лучше, – вставил Адриен.
– Вот за эти круглые годы сынок ваш вырос, да и женился! – сказала миссис Берри, переходя прямо к делу.
Вслед за этим сэр Остин узнал, что перед ним виновница совершившегося, та, что помогла его сыну осуществить его безрассудную затею. Ему пришлось набраться терпения, чтобы заставить себя выслушать все то, что касалось его семейных дел, но ему была свойственна учтивость.
– Нагрянул ко мне в дом, сэр Остин, совершенно незнакомый мужчина! Ведь ежели таких, как мы, что долго на этом свете живут, за двадцать лет уж и не узнать, то что же бывает, когда разлучишься с тем, кто только на свет родился. Такой милый был мальчик! Такой крепыш! Такой толстячок!
Адриен расхохотался.
Сидевшая в кресле миссис Берри попыталась сделать ему реверанс.
– Перво-наперво я хотела сказать, как прекрепко я благодарна вам, что пенсию вы у меня не отняли, хоть я и виновата, но я-то ведь знаю, сэр Остин Феверел из Рейнем-Абби – не из тех, кто любит, чтобы про их добрые дела вслух говорили. А для меня эта пенсия сейчас куда важнее, чем тогда. Ведь одно дело девушка с розовенькими щечками, какой я в ту пору была, да еще с пенсией, – это ведь для многих мужчин приманка, а уж про одинокую пожилую женщину, которую муж бросил, такого не скажешь.
– Переходите прямо к делу, сударыня, тогда я вас выслушаю, – прервал ее баронет.
– Лиха беда начать, а теперь, слава тебе господи, начало положено! Ну так вот, я буду говорить, сэр Остин, и скажу все, как оно есть. Да поможет мне господь! Что для вас, так я понимаю, то и для меня брак есть брак, и уж коль скоро вы поженились, так будьте мужем и женой до гроба! Вот оно какое дело! Я и вдовства-то не признаю. Да будь над ним хоть могильный холм, муж для меня все равно есть муж, и ежели сама я восстану во плоти из мертвых[155], то Берри – муж моей плоти; стоит только подумать, что на Страшном-то суде двое будут меня требовать, так аж в жар бросает. Вот как оно с мужьями и женами должно быть. И кто в брак вступил, тот держись, а коли на то пошло, то лучше уж одной оставаться.
Баронет с трудом подавил улыбку.
– Право же, любезная, что-то вы очень уж отдалились от сути дела.
– Извините меня, сэр Остин; только я все равно помню, зачем к вам пришла, и сейчас до этого доберусь. Пусть мы и маху дали, но что сделано, то сделано, скреплено там, наверху. Ах! Кабы вы только знали, какая она милочка! Право же, не все девушки низкого происхождения – плохие, сэр Остин. И она к тому же такая смышленая. Историю читает! И такие умные слова говорит, что вы диву дадитесь. Вот почему это лакомый кусок для ловкачей всяких, и беззащитная она. Но хоть и рано они поженились, бояться за нее не приходится. Другого бояться надо. Начать с того, что все дело в мужчине – бог знает, что он творит, пока не перебесится; ну, а женщина, та спокойно себе живет! Она на утешение может попасться, а это и есть соблазн. Ну а мужчина – это же настоящий дикарь!
Сэр Остин повернулся к Адриену, который слушал ее с великим наслаждением.
– Ну что же, сударыня, я вижу, что у вас есть что мне сообщить, только прошу вас, сделайте это побыстрее.
– Так вот, что я вам скажу, сэр Остин. Воспитали вы его так, что во всей Англии другого такого юноши
