благодарными глазами, и ему и в голову не приходит, что тем, что она льнет к нему, она льнет к своим печальным воспоминаниям: герой, поэт, художник – все они вдруг оживают для нее в этом лохматом существе! Потом ее хоронят, и по всей округе разносится заунывный вой, а газеты публикуют заметку о необычайной преданности старого Пса.
Возбужденный воспоминаниями о Нуредине и о Прекрасной Персиянке[86] и переменой, наступившей в его беспросветной однообразной жизни, оттого что он очутился в первоклассной гостинице и приблизился к обитателям Уэст-Энда[87] – приобщился к роскошной жизни (которая едва ли не всегда присутствует в романтических мечтаниях добропорядочного юноши), Риптон Томсон позавтракал на следующее утро вместе со своим вожаком в половине девятого. Завтрак этот накануне был назначен на семь часов, однако Риптон спал в эту ночь значительно дольше, чем соловей (если уж говорить о его состоянии точно), даже и половина девятого была часом, который угнетающе подействовал на пробудившиеся в нем теперь аристократические чувства и слишком остро напомнил ему о занятиях юриспруденцией и о его подневольной доле. Он, разумеется, предпочел бы, чтобы завтрак был подан к одиннадцати – час, который назначил Алджернон. Однако Ричард не хотел с ним встречаться; поэтому они принялись за еду, и Риптон больше уже не завидовал нежившемуся в постели Гиппиасу. Позавтракав, они наказали успокоить Алджернона, передав ему, что отправились слушать известного проповедника, и ушли.
– Какой у всех счастливый вид! – сказал Ричард, в то время как они шли по тихим воскресным улицам.
– Да, очень! – ответил Риптон.
– Когда я… ну, словом, когда все это кончится… я приложу все силы, чтобы сделать счастливыми как можно больше людей, – заметил наш герой. – Без четверти шесть шторы у нее еще были спущены. Должно быть, ей хорошо спалось!
– Ах, так ты уже был там утром? – вскричал Риптон, и мысль о том, на что способна любовь, на мгновение забрезжила в его неповоротливом мозгу.
– Я с ней увижусь, Ричи?
– Да, сегодня увидишься. Вчера она устала.
– А это точно будет?
Ричард заверил его, что сегодня он будет этого удостоен.
– Вот тут, – сказал он, заходя куда-то под сень деревьев, в то время как они шли по парку, – тут мы говорили с тобой вчера вечером. Какое мрачное время! Как я ненавижу ночь!
Для того чтобы сколько-нибудь вырасти в глазах Ричарда, Риптон осторожно намекнул на то, что он уже знает, что такое близость с женщиной, и проник в ее тайны. Он заговорил о каком-то своем любовном приключении[88], сказав первое, что ему случайно пришло в голову.
– Ну и что же! – воскликнул его вожак. – Почему же ты на ней не женился?
Риптон был поражен.
– Что ты! – вскричал он и увидел, что чувство превосходства, которое он все еще вынашивал в себе, будет в тот же день начисто сокрушено.
Он был снова вверен попечению миссис Берри, причем на такой долгий срок, что его уже начали одолевать мрачные опасения, что Прекрасная Персиянка по-прежнему не хочет открыть ему лицо, но в конце концов Ричард позвал его, и Риптон поднялся вместе с ним наверх, не подозревая даже о том, какая в нем произойдет перемена. Герой и Красавица приняли его вместе. Начав подниматься по лестнице, он уже заготовил для этой встречи приятную улыбку, но к тому времени, когда он входил в комнату, лицо его страдальчески вытянулось, а глаза бессмысленно выкатились. Стоявшая об руку с любимым, Люси сердечно поздоровалась с ним. Вид у него в эту минуту был такой глупый, что это ей помогло преодолеть свою застенчивость. Все трое уселись и пытались завязать разговор, однако язык Риптона не хотел его слушаться – так же как и глаза. Немного погодя Прекрасная Персиянка, исполнив свой долг тем, что показалась ему, вышла из комнаты, и для нее это было облегчением. Ее господин и повелитель вопросительно воззрился на Риптона.
– Ну теперь ты больше не удивляешься, Рип? – спросил он.
– Нет, Ричард, – после небольшой паузы торжественно ответил Риптон, – могу тебя заверить, что нет!
Голос его изменился; изменилось и выражение глаз. Теперь это были глаза старого Пса. Взгляд их был прикован к двери, через которую она прошла; они прислушивались к ее шагам так, как умеют прислушиваться собаки. Когда она вошла снова, уже в шляпе, чтобы идти гулять, он засуетился, как пес. Когда она робко прильнула к своему возлюбленному и они пошли вместе, он последовал за ними, и в нем не было ни тени зависти или какого-либо другого чувства; над всем возобладало тайное наслаждение от одного того, что он ее видит, – именно то состояние, которое присуще старому Псу. Ведь благодетельница Природа вознаграждает его за все. Ему не дано иметь героических доблестей, однако в чувствах его есть полнота и радость, которые сами по себе уже много значат. И за его умение поклоняться и ничего не хотеть взамен его вознаграждают с лихвой. Если теперь Риптон начнет помышлять о госпоже Случайности, то какого же мнения он будет о себе? Так не презирайте же старого Пса. Это он помогает Красавице отомстить за свой пол.
Риптону не нравилось, что кому-то еще выпадает счастье созерцать ее, а коль скоро – он в этом убеждался все больше – люди оскорбительно разглядывали ее и глазели на нее, а потом, отвернувшись, отпускали замечания на ее счет и за одно мгновение в нее влюблялись, ему приходилось подавлять поднимавшееся в нем глухое ворчание. Все утро пробродили они по чудесному Кенсингтон-Гарденз под покрывающимися свежими почками каштанами и по берегам тихих прудов, продолжая разговаривать и смягчая возбуждение, охватившее их сердца. Стоило только Люси заговорить, как Риптон тут же навострял уши. Она меж тем заметила, что все люди вокруг выглядят счастливыми, и при этих словах сердце его затрепетало от радости. «Да, все счастливы там, где вы!», сказал бы он, если бы только посмел, но удержался из опасения, что поток его красноречия выдаст его с головой. Риптону казалось, что некоторых прохожих он уже видит во второй раз. Было бы трудно убедить его, что это простая случайность.
Из Кенсингтон-Гарденз, невзирая на недовольные возражения Риптона, Ричард решительно направился в Парк[89], где одинокие экипажи начинали уже кататься по кругу. Здесь Риптон нашел известное оправдание своим мукам ревности. Золотистые локоны Люси, ее прелестное личико, на которое теперь легла печать задумчивости и грусти; ее изящная фигура в длинном черном прямом платье; нечто монашеское во всем ее обличье, во всяком случае, не похожее ни на что другое – отчасти ее красота, отчасти сознающая себя девическая невинность, отчасти же раскаяние в своей слабости и смутный страх перед тем, что эта слабость за собой повлечет, – все это заставляло гуляющих наводить на нее лорнеты. Риптон понял, что с чьими-то взглядами он еще может примириться, но блеск лорнетов для него совершенно непереносим. При виде их он весь цепенел; ведь так или иначе юноша всегда считал их неотъемлемою принадлежностью нашей знати, и, услыхав, что двое изысканного вида денди, которые несколько раз к ним приближались, а потом удалялись вновь, в разговоре друг с другом, растягивая и невнятно произнося слова, как то в обычае у лордов, отмечали, что его героиня – прелестное существо и что у нее хорошая фигура, но что ей не хватает шика, – он был смущен. Он не бросился на них и не разорвал их на части. Он потупил глаза. В действии лорнета на преданного Пса есть что-то общее с тем страхом, который в животных вызывает человеческий взгляд.
Ричард, должно быть, ничего этого не слышал или слышал одни только похвалы. Он повторял Люси стихи Дайпера Сендо:
и строил планы нанять для нее лошадь, чтобы она каждый день могла кататься по парку и блистать среди высшей знати.
Они повернули на запад, в ту сторону, где сквозь обнаженные ветви деревьев в воде отражалось небо и гряда светлеющих по краям облаков. Влюбленный, чье воображение в эту минуту преображало все земные красоты в небесные, ощутил вдруг там, где чувства его были всего острее, что рука его любимой слабеет, и невольно посмотрел вперед. Его дядюшка Алджернон приближался к ним вприпрыжку, налегая на здоровую ногу. Бывший кавалерист был занят разговором с приятелем, который вел его под руку, и время от времени поглядывал на проезжавших мимо хорошеньких женщин. Он и внимания не обратил на их
