безумие!.. Разве это не сюжет для занимательного романа?
— Вот пусть свой сюжет она и доводит в полагающемся для нее месте, — жестко ответил начальник тюрьмы. — Ей осталось провести в карцере и в кандалах всего два года.
— Нет, господа! — всплеснул руками Дорошевич. — Вас разубедить невозможно! — Огляделся вокруг себя, жестом показал на стол. — А не пора ли нам приблизиться к столу и пропустить по маленькой?
Сонька мерила узкий грязный прямоугольник карцера из угла в угол, что-то бормотала, поднимала глаза к потолку, о чем-то просила Господа и снова принималась ходить. Затем с рычанием вдруг кидалась к двери, била в нее кандалами до тех пор, пока мощный кулак надзирателя не отбрасывал ее обратно. Тогда она усаживалась на нары и затихала, монотонно раскачиваясь вперед-назад.
И так изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц… Все оставшиеся два года.
За стенами тюрьмы короткое лето сменялось студеной осенью, затем зимой. Причаливали и отбывали пароходы. Жил своей жизнью лагерь вольнопоселенцев, куда регулярно прибывали новые заключенные. Упрямо и одержимо тащил на себе тяжелую службу Солодов. Выходили в крохотный двор тюрьмы узники, совершая короткую долгожданную прогулку.
И лишь Сонька сидела в своем карцере, одержимо бормоча какие-то тексты, пытаясь сломанной железной ложкой начертить на стене отметины уходящих дней.
Тюремные ворота открылись, два надзирателя подтолкнули воровку в сторону пустыря, простиравшегося перед тюремными стенами. Странно, но никто ее не встречал.
Сонька покрепче перехватила крохотный узелок и неуверенным слабым шагом двинулась вниз в направлении к поселку вольноопределяющихся. Услышала за спиной чьи-то быстрые шаги, оглянулась. От неожиданности замерла. Ее догонял, почти бежал пан Тобольский. Без всякой остановки он обхватил старую высохшую женщину, прижал к себе, стал целовать маленькую седую голову.
— Родная моя… — бормотал он, плача. — Единственная… Долгожданная… Я не верил, что это случится… Боже, наконец я рядом с вами.
Сонька, не двигаясь, принимала его слова и поцелуи. Пан заглянул ей в глаза, спросил:
— Вас, Соня, определили на вольное поселение?
Она достала из кармана истлевшего платья какую-то бумажку, показала пану. Он пробежал ее глазами.
— Да, вольное поселение. Без права покидать остров. — Просительно произнес: — Я могу пригласить вас к себе в дом?
Воровка слабо пожала плечами, сиплым голосом ответила:
— Не знаю.
— Я приглашаю. Мы отметим ваше освобождение.
Он осторожно взял Соньку под руку и так же осторожно повел вниз по узкой каменистой тропинке. Ноги женщины не всегда слушались ее, пару раз она чуть не свалилась на обочину, но Тобольский каждый раз поддерживал ее и вел дальше.
Дом пана Тобольского был маленький и уютный. Одни окна в доме выходили на сверкающее на солнце море, другие — на поселок.
Стол был накрыт богато, стояла даже бутылка вина, рядом горела свеча. Сонька сидела на скамейке притихшая, погруженная в себя. Одета была в добротное свободное платье, волосы на голове гладко зачесаны. Пан Тобольский предупредил:
— Вам кушать следует совсем немножко. А о вине и речи быть не может.
— А зачем поставили? — произнесла Сонька, глядя в одну точку.
— Для антуража. Все-таки у нас праздник… Большой праздник.
Налил вина, оба чокнулись. Пан пригубил, воровка отставила бокал.
— Вам здесь уютно?
— Да, — кивнула она, не сводя глаз с одной точки. — Да. Я забыла, что так бывает.
— Я хочу предложить вам, Соня, остаться у меня. Вы понимаете, о чем я говорю?
— О чем?
— Я хочу, чтобы вы жили у меня. В каком качестве? В любом. Как друг, как женщина. Возможно, как жена. Вам решать.
Сонька молчала, по-прежнему глядя в ту самую точку.
— Пока вы находились в каземате, — продолжал Тобольский, — я занялся здесь кое-каким предпринимательством. Имею свою пивоварню, две продуктовые лавки. Совсем недавно скупил часть акций золотых приисков, — он улыбнулся. — Но самое удивительное, буквально на днях я получил приглашение на городской благотворительный вечер. Представляете, бывший каторжанин приглашен на вечер местной знати! Я бы желал, чтобы вы оказали мне честь быть моей спутницей.
Сонька издала губами странный звук, похожий на фырканье.
— Хорошая пара, не правда ли? — попытался поддержать разговор пан. — Он — бывший каторжанин, она — вышедшая из карцера аферистка! Деньги… Все решают деньги. Если регулярно платить в местную казну, через год-второй все всё забудут. И мы с вами станем уважаемыми, благопристойными гражданами данного городка.
— Я хочу видеть своих девочек, — неожиданно вполне осознанно произнесла Сонька.
— Они где?
— Где? Сейчас вспомню… Кажется, в Санкт-Петербурге.
— В это лето мы уже не успеем их вызвать, — мягко сказал Тобольский, — но в следующее они непременно прибудут сюда. Я оплачу их поездку.
Воровка покивала тяжелой головой.
— До следующего лета я не доживу. Я должна быть в Петербурге.
— Как это возможно?
— Не знаю. Но я должна добраться до них.
Тобольский молчал, едва ли не в панике глядя на нее.
— То есть вы хотите уехать?
— Да. Да, я хочу уехать. Навсегда.
— Но я не представляю, как это сделать! Вы не имеете право покидать Сахалин! Вас опять посадят в карцер.
Глаза Соньки сверкнули, она вцепилась в его руку:
— Вот вы… Послушайте, вы! Господин! Сделайте так, чтобы не посадили! — В ее речи возникла здоровая логика: — Дайте капитану денег, наймите лодку, договоритесь с солдатами, чтобы довезли меня на оленях… Придумайте, вы ведь болтаете, что любите меня!
— Да, люблю. Но это выше моих возможностей.
— Ниже… Ниже… Прошу, умоляю, заклинаю… — воровка не отпускала его руку. — Продайте акции, лавки, пивоварню, но помогите мне! Я не могу оставаться здесь!..
Пан с трудом отцепил ее руку, печально усмехнулся:
— Вот такой у нас получается вечер… — Он помолчал, затем серьезно ответил: — Хорошо, я что- нибудь придумаю.
Сонька крепко спала на мягкой постели, когда ее в плечо легонько толкнул пан Тобольский.
— Проснитесь… Соня, проснитесь.
Она открыла глаза, со сна не сразу сообразила, кто это.
— Что?
— Проснитесь. Надо собираться.
— Куда?
— На пароход.
Теперь до воровки дошло. Она сбросила тощие ноги с кровати, стала натягивать юбку, кофту.
— Вы договорились?
