— Договорился.
Когда Сонька оделась, Тобольский осторожно открыл дверь дома и выпустил ее в темный двор. Поселок давно погрузился в сон, в домах не было огней, улочки также пустовали.
Возле берега, в стороне от поселка, Соньку ждала лодка. Тобольский оставил женщину в сторонке, подошел к человеку в лодке, о чем-то коротко переговорил. Вернулся назад, объяснил:
— Все в порядке. Вас довезут до корабля, поднимут на борт, проводят в каюту.
— А как нее вы? — спросила воровка.
— Буду один, — ответил пан и улыбнулся. — Вдруг случится, что вы снова окажетесь в наших краях.
— Лучше не надо.
— Я тоже так считаю. Но, тем не менее, знайте, я жду вас.
Сонька крепко обняла его, какое-то время не отпускала.
— Спасибо. — Вдруг поинтересовалась: — Вы продали свое дело? Заплатили капитану?
— Я сделал все, чтобы вы смогли добраться до Петербурга и увидеть своих дочек.
Женщина оставила его и заспешила по каменистому берегу к лодке.
Пан Тобольский стоял на берегу и внимательно вглядывался в черноту воды, стараясь не потерять лодку из виду. Он видел, как лодка, в которой сидели двое, Сонька и человек на веслах, вышла в открытое море, какое-то время барахталась в набиравших силу волнах, затем круто изменила направление и пошла в сторону виднеющегося возле Александровского причала парохода.
Лодка с трудом подобралась к борту корабля, человек на веслах коротко свистнул, с нижней палубы сбросили толстую сеть. Лодочник помог Соньке натянуть сеть на себя, она намертво вцепилась в сплетенные веревки, снизу опять свистнули, и люди на палубе стали тащить наверх сетку, в которой находилась женщина.
Было темно и тихо. Крепко пьяный Кочубчик шагал к своей стройке, находящейся на окраине Вязьмы.
Подчас спотыкаясь и чуть не падая, он оглядывался и видел редкие тусклые огоньки уснувшего городка.
И вдруг он резко остановился, когда на его пути возникли двое. Мужики молчали и с дороги не сходили.
— Кто такие? — севшим от дурного предчувствия голосом спросил Володя.
Мужики не двигались.
— Чего надо? — заорал вдруг Кочубчик. — Поиграть, падлы, решили. Знаете, кто я такой?
— Знаем, — ответил один из мужиков. — Гнида.
Он чудом удержался на ногах — и тогда получил еще удар.
Кочубчик рухнул на землю, задергался, захрипел:
— Суки… За что, суки?..
В сонной Вязьме всполошились собаки.
Мужики стали добивать жертву сапогами.
Когда Кочубчик затих, один из злоумышленников достал из кармана карту — червонный валет — и положил на лоб убитого.
Мужики безмолвно растворились в темноте, а в сонном городе продолжали бесноваться собаки.
Сонька, одетая в красивую изящную шубейку, небрежно сунула извозчику купюру, вышла из повозки, направилась к служебному входу Петербургского театра оперетты.
После Сахалина она сильно сдала. Сонька была по-прежнему стройной, изящной, с виду даже высокомерной, но лицо выдавало прошлую жизнь. Морщины, впалые щеки, погасшие глаза.
Швейцар на входе в театр строго спросил:
— Вы к кому, мадам?
— Мне необходимо повидать своих дочерей, — ответила Сонька.
— Ваши дочери артистки или же работают во вспомогательных цехах?
— Молодые артистки, начинающие.
— Извольте назвать фамилии.
— Табба и Михелина Блювштейн.
Швейцар с сожалением повел головой.
— Имена определенно не запомню, а вот фамилию повторите еще раз.
— Блювштейн.
Швейцар ушел, Сонька в волнении стала расхаживать в крохотном помещении, поглядывая на неширокую лестницу, откуда должны были появиться девочки. До слуха доносились голоса распевающихся вокалистов, звуки рояля, ритмичные отсчеты балетмейстера.
Женщина услышала частый топот шагов, подалась вперед. И увидела спешащих по лестнице дочерей. Они за эти годы сильно подросли, Таббе было уже семнадцать, и выглядела она совсем взрослой девушкой. Михелине было слегка за десять, но все равно она была рослой и очаровательной. Девочки остановились, удивленно и неприязненно глядя на незнакомую, с истерзанным лицом женщину, молчали. Молчала и Сонька. Наконец произнесла:
— Здравствуйте, доченьки… — В ее глазах медленно выступили слезы.
Девочки насупленно молчали. Сонька шагнула к ним, они настороженно отступили.
— Вы кто? — спросила Михелина.
— Я? Ваша мама… Мать, — с трудом выговорила воровка.
— Мать?
— Да, ваша мать.
— А зачем вы пришли? — подала голос Михелина.
— Как — зачем? Мать…
Показался швейцар, Табба приказала ему:
— Подожди, Савельич, тут к нам пришли.
Швейцар послушно замер.
— Как вы нас нашли? — Лицо Таббы было жестким, непроницаемым.
— Это не сложно. Соседи, приют…
— Это та госпожа, про которую говорили, что она воровка? — с детской непосредственностью повернулась к сестре Михелина.
— Да, это она, Сонька Золотая Ручка, — холодно ответила та и продолжила допрос: — Вас ведь, кажется, сослали на каторгу?
— Да, я была на каторге.
— Сбежали?
— Сбежала… Очень хотела увидеть вас.
— Нам это не нужно, — сказала Табба. — Не нужно, чтоб вас задержала полиция, тогда все узнают, что мы дочери воровки.
— Я хочу забрать вас, увезти! Я теперь буду с вами всегда. — Сонька плакала. — Мне не очень нравится, что вы, мои дочки, служите в этом… в этом дурном театре. Вы достойны большего.
— При такой матери? — усмехнулась Табба.
— К тому же наш театр хороший, — вступилась Михелина. — Нам здесь нравится.
— Табба! Михелина! — раздался сверху строгий голос. — Марш на репетицию!
— Ступайте отсюда! — с тихой злостью приказала Табба. — И больше нас не ищите.
— Я вас вспомнила, — вдруг сказала Михелина. — Вы приходили к нам в приют и назвались моей тетей.
— Она сама не знает, кто она такая. — Ухмыльнулась Табба и позвала швейцара: — Савельич,
