смотрел под ноги и лишь перед тем, как сесть в арестантскую повозку, поднял глаза и посмотрел в сторону одинокой кареты на противоположной стороне улицы. Сонька поняла: он знал, что она провожает его в последний раз.
Когда повозка с Блювштейном тронулась, воровка велела мужику:
— Езжай.
Вскоре Сонька стояла на лестничной площадке перед знакомой дверью. Дернула за шнурок, терпеливо ждала, когда откроют.
— Кто? — послышался голос матери.
— Софья.
Дверь открылась, и Сара замерла при виде девушки.
— Что-нибудь с Михелем?
Девушка, не ответив, переступила порог и посмотрела на возникшего в коридоре Блювштейна- старшего. Все трое прошли в гостиную. Сонька поставила под ноги сумку с вещами, слабо улыбнулась:
— Я с плохой вестью.
— Что с ним? — тихо вскрикнула мать.
— Он убил человека.
Сара беззвучно заплакала, муж обнял ее за плечи, крепко прижал к себе.
— Когда это случилось? — ровным голосом спросил он.
— Сегодня. Ночью.
— К этому все шло. — Блювштейн перевел взгляд на Соньку. — Вам, видимо, надо отдохнуть?
— Если можно.
— У нас здесь есть комната. — Отец взял сумку девушки, обратился к жене: — Сарочка, приведи в порядок комнату сына.
— Она всегда в порядке.
Петербургская тяжелая синева затянула ночное небо, недалеко прогрохотала по мостовой повозка, ударил несколько раз колокол на пожарной каланче, отбивая время, и снова наступила тишина.
Сонька сидела возле окна, бессмысленно и тупо смотрела на серый пятак двора, растирая по щекам слезы.
Наутро Сонька сидела в экипаже за задернутыми занавесками и не сводила глаз со здания городского суда.
Наконец тяжелые двери отворились, народ понуро и печально начал расходиться. Вскоре девушка увидела супругов Блювштейн. Они шагали молча, с достоинством, даже мать Михаила держалась, не плакала. Сонька отодвинула занавеску, повела рукой. Старики увидели ее, заспешили к экипажу. Извозчик учтиво соскочил с козел, помог им забраться внутрь.
Некоторое время ехали молча. Затем Блювштейн-старший, глядя перед собой, ровным голосом произнес:
— Пожизненная каторга.
Мать вытерла глаза платочком, тронула Соньку за плечо.
— Нам удалось поговорить. Он спросил о вас. И о ребенке. Когда вы ждете?
— Через семь месяцев.
— Мы будем молиться.
— Мальчика назову Михель, — задумчиво сказала Сонька.
— Мальчика — Михель, а если будет девочка?
— Михелина.
— Красиво…
Сара обняла девушку, прижала к себе. В экипаже снова стало тихо.
— В суде шла речь о некоей сообщнице Михеля. Какой-то молодой особе, тоже воровке. Надеюсь, это не о вас, Софья? — снова подал голос Блювштейн-старший.
— Нет, это другая девушка.
— Мы так и подумали, — тихо произнесла Сара, посмотрела в лицо Соньки. — Вы останетесь у нас?
— Нет, я уеду.
— К себе на родину?
— Да. Хочу поклониться родителям, увидеть сестру. А потом, вам надо отойти от случившегося.
— Вы полагаете, старикам будет легко это сделать, глядя друг на друга? — усмехнулся отец и тем же ровным голосом предложил: — Я полагаю, вы должны жить с нами. Тем более что мы надеемся на внука. Или на внучку.
— Я подумаю, — ушла от ответа Сонька.
Поезд Санкт-Петербург-Варшава стоял под парами, ожидая отбытия. Возле вагона стояли старики Блювштейн, они провожали Соньку. Она была одета во все черное, волосы прикрыты темным платком.
— Когда вас ждать обратно? — спросил отец.
— Думаю, к родам.
— Вы уж, Софочка, не обманите нас, — попросила Сара. — Вы у нас последняя опора.
— Я обязательно приеду. — Сонька обняла маленькую старушку.
— Но если случится, что вы по какой-то причине не выполните свое обещание, — дрогнувшим голосом сказал Блювштейн-старший, — обещайте хотя бы дать ребенку фамилию отца.
— Обещаю. Обещаю также, что и у меня тоже теперь будет фамилия Блювштейн, Софья Блювштейн, — улыбнулась девушка. — А Михеля я обязательно разыщу. Рано или поздно…
Наконец поезд покинул пределы города и несся на большой скорости в сторону польско-российской границы.
Соседкой Соньки по купе оказалась очаровательная старушка лет семидесяти, говорливая и улыбчивая. Она ловко передвигала карты разложенного пасьянса, болтая по-французски с попутчицей.
— Вам сколько лет, детка?
— Двадцать два, — по-французски ответила Сонька.
— Слышу и не верю собственным ушам. Боже, двадцать два года! Когда мне было двадцать два, то казалось, что вся жизнь впереди.
— Разве не так?
— Увы… Не успеете прийти в себя, как вам стукнет сорок, потом пятьдесят, а дальше годы покатятся, как колеса этого состава. — Старушка замолчала, решая какую-то карточную проблему, потом снова заговорила. — И знаете, что самое невероятное? Чем ты старше, тем меньше успеваешь.
— Если правильно распланировать дела, можно все успеть, — довольно категорично заявила девушка.
— Слышу самонадеянный голос молодости! Планируй, не планируй — все равно не успеешь. Вот один из примеров. Моя фамилия Типлиц, Анна Типлиц. Это старинная немецкая фамилия, хотя сама я много лет живу в Париже. В Германии даже есть небольшой городок — Типлиц. Это фамилия моего прапрапрадеда, Вильгельма Типлица. Не верите? — Старушка достала паспорт, раскрыла его. — Читайте: Анна Типлиц. Год рождения не покажу, мне слишком много лет, — не без кокетства сообщила она, — но я за все годы не нашла времени, чтобы навестить землю предков. Стыдно? Не то слово. Там есть замок удивительной красоты! Дивный городок, дивные жители, которые помнят и гордятся тем, что живут в Типлице. А я не нашла времени, не спланировала!
— Это можно проделать по пути в Париж.
— Не успею. Вернее, не смогу: у меня уже нет сил, чтобы совершать подобные путешествия. Конечно, в мою честь там устроят приемы, рауты, фейерверки… Но я не выдержу этого, это колоссальная нагрузка. Годы, детка! Жаль… — Старушка оторвалась от пасьянса и доверительно сообщила: — Приемы, рауты —
