— Чего молчишь, клуша, когда с тобой господа балакают?! — возмутилась Зоська. — Провякай чего- нибудь, артистка сраная!
Андрей сунул ей в руку деньги, и та, опешив от такой подачки, захромала прочь.
— Во какие господа к полоумной приходят!.. Вчера сотенную дали, сегодня поменьше. И за то спасибочки…
— Вы ведь артистка? — допытывалась княжна. — Вас так назвала эта женщина. Артистка?.. Почему вы молчите, сударыня?
Табба неожиданно уронила голову на колени княжны, и спина ее зашлась в беззвучной истерике.
Ялта встретила воровок солнечным, жарким днем, нарядными женщинами, достойными мужчинами, крикливыми зазывалами, выдержанным вином, мерными ударами тяжелых волн в набережную.
Одетые в легкие прогулочные платья, они сидели в открытом ресторане, пили легкое крымское вино, вели необязательную беседу с немолодым полным господином, подсевшим за их столик.
— Я наблюдаю за вами уже не первый день, — говорил господин, — и должен сказать, что я практически потерял сердце.
— Вам помочь его найти? — с улыбкой спросила Сонька.
— Если вы будете так любезны. Это в ваших силах.
— Мамочка, — с улыбкой сказала Михелина, — господин, по-моему, намекает на что-то серьезное!
— Почему намекаю? — возмутился мужчина. — Я говорю вполне прямо и откровенно!.. Я влюбился в вашу мамочку! — Он довольно бесцеремонно взял руку воровки, стал излишне внимательно рассматривать дорогие украшения на пальцах. — Просто схожу с ума от ваших ручек.
Мать и дочь переглянулись.
— От ручек или украшений? — уточнила Сонька.
— Конечно от ручек. Украшения — это что?.. Цацки!.. Стекляшки! А руки у вас просто восхитительные.
— Вы хотите сделать мне предложение?
— Почему нет? — пожал плечами господин. — Я не самый бедный здесь человек, меня знает вся Ялта!
— Вы здесь знаменитость?
— В некотором роде. Но я человек скромный и не люблю себя афишировать. Предпочитаю держаться в тени. Если, к примеру…
— Если, к примеру, вы человек скромный и не бедный, — прервала его Михелина, — закажите мне на десерт самый вкусный торт! Обожаю сладкое.
— Я, конечно, закажу, — сказал мужчина, — хотя замечу, что сладкое кушать крайне вредно. Особенно юным особам.
— А немолодым? — спросила Сонька.
— Тем более!.. Растут не только бедра, но и все остальное.
— Нам это не грозит, — решительно заявила воровка. — Вам жаль денег заказать сладкое?
— Мне жаль ваши бедные фигуры!
Господин поднялся и не спеша зашагал к стойке заказывать.
— Дешевое разводилово, — сказала Сонька. — Местный марвихер.
— Я это поняла, — кивнула дочка. — На что он рассчитывает?
— Что облапошит нас, глупых и богатеньких.
— Это вряд ли ему удастся! — рассмеялась Михелина. — Может, ковырнем его?
— А что с него ковырнешь?
— Портмоне. Там две сотенные бумажки.
— Значит, успел уже тиснуть. Будем наказывать.
— Ты или я?
— Попробуй ты, — согласилась мать.
Господин вернулся, засовывая портмоне в задний карман, тяжело опустился на стул.
— Сейчас подадут.
— Премного благодарны, — склонила головку Михелина.
На небольшую сцену вышли три музыканта — аккордеон, скрипка и ударные, сделали небольшое вступление, и по ресторану разлилось томное южное танго с небольшой фальшивинкой в верхах.
Михелина поднялась, поклонилась господину.
— Не откажете девушке в танце?
Тот удивленно вскинул на нее глаза, без особого удовольствия поднялся, и они направились к танцевальному пятачку.
Кроме их пары здесь топтались еще несколько дам и господ, Михелина вела «ухажера» легко и игриво, выделывая, к его удивлению, неожиданные кренделя, и в какой-то момент ловко выдернула из его «жопника» портмоне, быстро сунула в карман платья.
Музыка закончилась, пара вернулась к столу.
Мать и дочка переглянулись, поняв сразу друг друга.
— Должен заметить, — мотнул головой подуставший господин, — ваша дочка укатает любого жеребца!
— Если вас считать жеребцом, то да, — улыбнулась воровка и поднялась. — Нам пора.
— А как же десерт?
— Оставляем вам. — Сонька достала из сумочка мелкую купюру. — А чтоб не разорять вас, примите в порядке компенсации это.
Михелина подхватила мать под руку, и они весело пошли к выходу.
— Завтра во столько же и в этом месте! — крикнул вслед господин.
— Если у вас хватит денег! — со смехом ответила воровка.
Ночь в Ялте черная, густая, с крупными звездами на небе. Шумно налетают волны на причал, вскидываются изредка пароходные гудки, играют на набережной сразу несколько инструментов — от аккордеона до скрипки, веселится праздный народ, радуясь взлетевшим в небо петардам.
Сонька и Михелина сидели на изящном балкончике гостиничного номера, выходящего прямо на море, пили чай, вели негромкую беседу.
Через балкон от них сидел некий господин с небольшим биноклем, с интересом разглядывающий гуляющую публику, порт и подчас даже воровку с дочкой.
— Ты его очень любила? — спросила Михелина.
Воровка задумалась, тихо ответила:
— Очень. Иногда даже больше, чем себя.
— А за что?
— Не знаю. Любят не за что, а потому что.
— Хорошо, ты любила его, потому что…
— Потому что он был для меня всем. Я даже тебя и Таббу забыла ради него.
— Но ведь он предал тебя.
— Предал. И не однажды. А все равно любила.
— Сейчас тоже любишь?
Сонька опять задумалась.
— Сейчас уже нет. Сейчас жалею, что все уже позади и ничего не вернешь.
— А ты бы хотела вернуть? — удивилась дочка.
— Совсем немногое. Первые наши ночи в Одессе. И еще мои слезы…
Господин на соседнем балконе перевел на них бинокль, стал их разглядывать.
— Чего он зырит? — разозлилась Михелина.
— Кто-то из нас понравился, — улыбнулась мать.
Дочка показала язык господину, снова повернулась к Соньке.
