честно и откровенно… Я многое понял из сказанного, и это дает мне повод многое переосмыслить и понять. Отдельное спасибо вам, господин Гришин…
Зал зааплодировал. Табба подалась вперед, не сводя с князя отчаянных и даже испуганных глаз.
— И последнее, — продолжил Икрамов. — Я солдат. Мой долг, моя обязанность — защищать Отечество, в каком бы состоянии оно ни находилось. Я делал это в окопах, пытался делать это и сейчас. Многое на новом месте не понимал и не принимал, но старался быть искренним и честным. Не получилось, господа… Особенно я понял это сегодня. Поэтому я хочу попросить прощения у тех, с кем воевал. Повиниться перед теми, чьи надежды не оправдал. Но отдельно я хочу покаяться и склонить голову перед вами, госпожа Бессмертная. Именно потому, что я также виновен в вашей драме. Я всегда вас любил, вы были моей музой, я ждал, что когда-то мы будем вместе. Увы… Все это не дает мне права на жизнь. Я прощаюсь с вами, господа, и прошу простить меня…
Дальше случилось нечто необъяснимое. Князь медленно, будто во сне, извлек из кармана френча револьвер, так же медленно поднес его к виску.
Сидевшие чиновники, а также судьи и публика безмолвно смотрели на происходящее, не в состоянии двинуться, помешать ему. Все были будто загипнотизированы.
Икрамов нажал на курок, раздался выстрел, голова стреляющего откинулась назад, и он рухнул на пол.
В зале тут же случилась паника — публика ринулась к выходу, фотографы стремились запечатлеть самоубийство, газетчики ломились через барьеры поближе к событию.
Даша умудрилась пробраться сквозь толпу к отцу, припала к нему, замерла.
Катенька от неожиданности лишилась сознания, Изюмов пытался помочь ей. Кудеяровы вместе с директором немедленно спешили ретироваться.
Конвоиры торопливо стали уводить из зала Бессмертную и Гришина. Оттаскивали Дашу, она цеплялась за отца, плакала, просила.
Чиновники, находившиеся рядом с Икрамовым, не знали, как поступить с убитым, топтались вокруг, судьи наблюдали за всем удивленно и даже спокойно, и лишь председательствующий колотил в звонок, прося тишины.
— Господа, прошу спокойствия!.. Господа, без паники!.. Господа!..
Ближе к вечеру того же дня по улицам, скверам, площадям бегали разносчики газет:
САМОУБИЙСТВО ГЛАВНОГО СЫСКАРЯ РОССИИ!
ЧТО ПОДВИГЛО КНЯЗЯ НА САМОУБИЙСТВО — ЧЕСТЬ ИЛИ ЛЮБОВЬ?
ЗНАМЕНИТАЯ ТАББА БЕССМЕРТНАЯ НЕСЕТ ЗА СОБОЙ СМЕРТЬ!
СМЯГЧИТ ЛИ САМОУБИЙСТВО КНЯЗЯ НАКАЗАНИЕ ДЛЯ ГОСПОЖИ БЕССМЕРТНОЙ?
Полицмейстер вошел в комнату следователей, бросил на стол пачку газет.
— Ну вот, господа, и докатились! Если уже князья стреляются, то что остается нам, грешным?
Фадеев и Конюшев взяли по газете, прочитали заголовки, вынесенные на первые страницы.
— По-моему, полная чушь, — пожал плечами Фадеев. — Очередная утка Департамента полиции.
— Если они окончательно там спятили, то наверно! — Соболев рухнул в кресло.
— Вообще-то, я не удивлюсь, что такое могло произойти. Во-первых, князь горячих кровей, и честь для него стоит на первом месте. Во-вторых, он так и не прижился в нашем ведомстве — не понял специфики, не принял правил. Ну и наконец — любовь. Ни для кого не было секретом, что у него был роман с бывшей примой. Причем, по слухам, именно она ушла от него, а не наоборот. Все, господа, складывается.
— Ну и пусть земля будет ему пухом, — перекрестился полицмейстер. — А теперь перейдем к нашим грешным делам, — он достал из портфеля увесистую гербовую бандероль, запечатанную сургучом, а следом за ним засургученный конверт, также с гербовыми знаками. Конверт был уже надорван.
— Сюрприз!
— Знаете, Аркадий Алексеевич, лучше бы без сюрпризов, — с улыбкой заметил Фадеев. — Сыты по горло.
— И не рассчитывайте, господа. Россия — страна сюрпризов, — полицмейстер вынул бумагу, потряс ею в воздухе. — Князь Ямской все-таки добился своего!
— Мы разжалованы? — не без юмора спросил Конюшев.
— Это, полагаю, будет потом. А пока мне предписано в самое ближайшее время освободить из-под стражи его возлюбленную — мадемуазель Михелину Блювштейн.
— Предписано кем? — не понял Фадеев.
— Ни много ни мало — самим государем!.. Вот на какие вершины способен забраться человек, если им движет любовь!
— А что в бандероли?
— Это мне неизвестно. Велено передать лично в руки той же мадемуазель.
— Черт знает что! — выругался в сердцах Конюшев. — Интересно, ради чего мы корячились тут столько времени?!
— Вы плохо провели здесь время, господа? — засмеялся полицмейстер.
— Разве в этом дело?
— И в этом также!.. Вино отменное, девушки внимательные, народ глупый и щедрый. Что еще нужно изголодавшемуся петербургскому чиновнику?
— Мадемуазель знает об освобождении? — перевел разговор на другую тему Фадеев.
— Знает. Ее сейчас сюда доставят.
— Решили, Аркадий Алексеевич, устроить трогательное прощание?
— Почему нет?.. Дамочка молодая, красивая. Не глупая к тому же. Разве нет удовольствия лишний раз взглянуть на такую?
— Ну, знаете, — хмыкнул Конюшев, — не такая уж молодая и не такая красивая. Общими усилиями мы постарались, чтоб немного портрет подпортить.
— Красота, как и деньги, дело наживное! — засмеялся Соболев.
В дверь постучали, конвоир громко спросил:
— Позвольте, ваше высокородие?
— Тебе не позволяю, а вот для мадемуазель двери открыты! — полковник поднялся, шагнул навстречу Михелине. — Приветствую вас, сударыня… — и даже приложился к ручке. — Располагайтесь как вам удобно.
— Благодарю.
Конюшев и Фадеев внимательно изучали ее.
Михелина действительно очень изменилась. Заметно похудела, щеки были провалены, в волосах светилась седина, и лишь осанка оставалась прежней.
— Вам, мадемуазель, уже известно о вашем освобождении?
— Да, сказали… Кому я обязана?
— Сами не догадываетесь?
— Пока нет.
— Вот те на! — ударил по ляжкам полицмейстер. — А кто сильнее всех убивался здесь по вашему заточению?
— Князь Андрей?!
— Разумеется!.. Лично ходатайствовал перед государем. И вот добился!
— Я счастлива… Меня выпустят сегодня?
— Прямо сейчас! — Соболев взял со стола бандероль. — Но это не все. Вам также адресована вот эта штуковина. Что там — не знает никто!.. Даже доблестные следователи с приставами! За семью печатями!
Миха взяла запечатанный сверток, потрогала его со всех сторон.
— Интересно, что здесь?
